Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

Его план состоял в том, чтобы расположиться у перекрестка в то время, когда женщины в Кембридже идут за покупками. Его ужимки были забавны. Держа метлу между большим и указательным пальцами, он покачивал ею, как будто это был легкий зонтик или хлыст для верховой езды. Так он появлялся на своем месте и поднимал голову вверх, к небу, чтобы посмотреть, какую погоду можно ожидать. Затем, засунув метлу себе под мышку, снимал перчатки, складывал их вместе и клал в карман пальто. После этого он тщательно подметал перекресток и, закончив, глядел на него с восхищением. Когда дорогу переходили женщины, он снимал свою покореженную шляпу и улыбался по-доброму, демонстрируя в то же время великолепные зубы. В сырую погоду его внимание к прекрасному полу не знало границ. Он бежал перед женщинами и сметал каждую маленькую лужу с их пути. Получив их благодарность, которая обычно давалась серебром, он снимал шляпу и отвешивал грациозный и благодарный поклон. Когда через его перекресток шли мужчины, он останавливал их и, держа свою шляпу, как истинный нищий, просил одолжить ему шиллинг. У многих он регулярно получал свою пенсию. Когда ремесленник или бедный с виду человек предлагал ему медяк, он брал его и благодарил снисходительной улыбкой, но никогда не снимал шляпу, если получал меньше шести пенсов. Этот веселый и хвастливый попрошайка имел привычку дергать себя за стоячий воротник и самодовольно поглаживать свою остроконечную бородку. Решив, что его рабочий день закончился, он надевал перчатки и, помахивая метлой в своей беспечной изящной манере, шел туда, где снимал жилье. Он никогда не пользовался метлой дольше одного дня и отдавал старые метлы своей квартирной хозяйке. Студенты были добры к нему и поощряли его причуды, но преподаватели колледжей смотрели на него холодно, и, когда они проходили мимо него, на его лице появлялось выражение дерзкого равнодушия, как будто он их не замечал. Я не знаю, что с ним стало.

Когда я видел его в последний раз, ему на вид было между сорока и пятьюдесятью годами.

Семьи попрошаек-чистюль

Семьи попрошаек-чистюль просят милостыню или поют на улицах не в одиночку, а группами от четырех до семи человек. Нужно подробно остановиться лишь на одной «шайке» или «группе», так как их внешний вид и методы попрошайничества послужат образцом всех других.

Нищие этой категории мастерски объединяются в группу. Истощенный с виду мужчина на последней стадии болезни идет, держа за руку интересную бледненькую маленькую девочку. Его жена с трудом идет по другую сторону от него, неся на одной руке младенца; ребенок, который только научился ходить, держится за ее свободную руку; еще двое или трое детей цепляются за юбку ее платья, а один из них время от времени отделяется, вроде арьергарда или авангарда основного отряда, чтобы не дать никому отстать, хватать падающие полупенсовики или чтобы жалостно заглядывать в лица прохожих. Одежда всех членов этой группы находится в том состоянии, когда ветхость превращается в лохмотья, но их руки и лица абсолютно чисты — их кожа буквально сияет, возможно, такой эффект дает использование мыла, которое они не смывают перед тем, как вытереться полотенцем. Лица детей младшего возраста особенно блестят, а их глаза полуприкрыты, носы сморщены, как от постоянного и обязательного умывания. Младенец являет собой замечательный образец того, как надо мыть и наряжать детей в разукрашенные пеленки. В целом семьи попрошаек-чистюль представляют собой самую привлекательную картину для тихих респектабельных улиц и «позируют», вызывая восхищение экономных замужних женщин, тех самых людей, которые чаще всего оказывают им материальную поддержку.

Иногда дети в таких семьях попрошаек-чистюль поют, иногда их отец отбивает чечетку. Этим утром мимо моего окна прошла группа попрошаек, которые и пели, и отбивали чечетку. Матери с ними не было, а две старшие дочери на ходу вязали крючком и на спицах. Припев песни, которую дети выкрикивали дискантом, был такой: «И полевые цветы вырастают на равнине».

Другие слова различить было невозможно. Когда малыши закончили, мужчина, который, очевидно, гордился своим даром красноречия, начал говорить громким, властным и ораторским тоном: