Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

Выйдя с Джордж-стрит, мы пошли по Черч-Лейн, боковой улочке в дальней части Нью-Оксфорд-стрит, на которой расположены двадцать восемь домов. Когда мы шли, было темно. Мы видели зажженные фонари на Оксфорд-стрит и ярко освещенные витрины магазинов, в ушах стоял грохот от нескончаемого потока транспортных средств. Здесь нашим взорам предстала любопытная картина. Из окон трехэтажных домов на Черч-Лейн были протянуты деревянные рейки, на которых висела для просушки одежда: хлопчатобумажные платья, простыни, брюки, кальсоны, жилеты. Некоторые из них были рваные и заплатанные, а другие старые и выцветшие — все они делали картину еще более живописной. Впечатление усиливалось благодаря тускло освещенным окнам, группам людей низшего сословия, собравшихся внизу, у дверных проемов и перед домами, или предававшихся веселью на улице. В общем, внешне обитатели этой улицы были гораздо чище и вели себя приличнее, чем можно было ожидать в таком бедном квартале. Многие женщины из низших сословий, главным образом ирландские кокни, сидели, подтянув колени почти до подбородка, у раскрытых окон. Некоторые мужчины стоя курили трубки, прислонившись к стене своих домов. По их внешнему виду мы решили, что они, очевидно, уличные чернорабочие. Еще один такой чернорабочий сидел на подоконнике. На нем были вельветовые брюки, светло-серый пиджак и шляпа; у него был вид добродушного трудяги. Многие молодые женщины в хлопчатобумажных платьях, жены разъездных торговцев фруктами, сидели перед своими домами в уже описанной нами позе; в целом они выглядели опрятными и довольными. На углах улиц и у многих дверей группами стояли молодые разъездные торговцы фруктами, которые закончили свой трудовой день и с довольным видом болтали и курили. Многие из них стояли, засунув руки в карманы штанов. Большинство этих людей ирландцы или дети родителей-ирландцев. Тьму улицы рассеивал свет от уличных фонарей, а также свет от витрин двух свечных лавок и от окон одной пивной. В дверях одной свечной лавки стоял ее владелец, сложив руки на груди, и добродушно глядел на своих соседей, собравшихся вокруг. Мы также увидели нескольких молодых арабов, босоногих и с непокрытой головой, которые стояли, засунув руки в карманы, или сидели на корточках с присущим их племени беспокойным и хитрым выражением лица.

Здесь нам указали дом № 21, который раньше сдавался за 25 фунтов стерлингов в год одному трактирщику из близлежащих окрестностей. Он стал сдавать комнаты в нем за 90 фунтов стерлингов в год, а их жильцы платят до 120 фунтов стерлингов в год. В доме по-прежнему сдаются комнаты, но каждую из них, как и другие комнаты поблизости, занимает лишь одна семья.

Пока мы шли, мы увидели у одного дома женщину, стоящую в окне и продающую картофель прохожим на улице. Заглянув внутрь, мы увидели весело горящий огонь в очаге и нескольких женщин, сидящих вокруг него. Мы также заметили в комнате несколько больших корзин и мешков с картошкой, из которых и велась торговля.

На Черч-Лейн мы обнаружили две ночлежки, в кухни которых можно попасть с улицы, спустившись по ступеням в подвал. Здесь мы увидели много людей, которые теснились вокруг нескольких столов. Одни читали газеты, другие ужинали рыбой с картошкой и хлебом и пили чай; третьи лежали в полудреме, облокотившись на столы во всевозможных позах. Нам сказали, что они только что возвратились со сбора хмеля в Кенте: они прошли пешком большое расстояние и устали.

Когда мы вошли в такую кухню — в них очень низкие потолки, — увидели огонь, горящий в большом очаге, и почувствовали атмосферу уюта, чистоты и порядка. Сцены, подобные этим, были очень домашними и колоритными и сильно напоминали нам уголки Лондона в давние времена. В некоторых из них жильцы были полуодеты, но тем не менее казалось, что им очень хорошо в теплом, уютном помещении. Здесь мы увидели нескольких жалких слабоумных, которых мы заметили во время наших долгих пеших прогулок по огромной столице. Многие из них были мужчинами среднего возраста, другие более пожилые, убого одетые, а некоторые даже полуголые. В этих беднягах оставалось мало человеческого, когда они сидели, уныло скрючившись на скамейках. Инспектор сказал нам, что это в основном бродяги, погрязшие в невежестве и нищете, из которой они совершенно не в состоянии выбраться.