Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

Часть трущоб, сохранившаяся до наших дней и состоящая из Черч-Лейн с ее дворами, небольшой части Кэриэр-стрит и меньшей части одной стороны Черч-стрит, в настоящее время более густо населена, чем тогда, когда существовала Бакеридж-стрит и ее окрестности. Старый трактир «Корона», расположенный на Черч-Лейн, который раньше был прибежищем самых известных попрошаек, в 1851 году был заселен ирландцами; и тогда часто в одной комнате проживали от двенадцати до тридцати людей. Позади этого трактира есть двор, с правой стороны которого расположено помещение, в то время заселенное тридцатью восемью постояльцами: мужчинами, женщинами и детьми, которые все без разбора лежали вповалку на полу.

Говоря о других домах, расположенных в этой местности в 1851 году, г-н Хант утверждает: «Я часто видел в комнате размером двенадцать футов на десять до шестнадцати человек, а в комнатах большей площади это число было еще больше. Многие лежали на тонком слое соломы, разбросанной по полу, головой к стене, а ногами к центру, и соблюдение приличий было им не известно».

Но в настоящее время этот район значительно изменился, его жители быстро усваивают правила хорошего тона, навыки чистоты и порядка, и трущобы Сент-Жиля вскоре уйдут в прошлое.

Рассказ обыкновенного лондонского вора

Следующий рассказ мы услышали от осужденного вора, который в течение нескольких лет бродил по Лондону как уличный певец и жил в самых грязных ночлежках, разбросанных по его беднейшим районам. Он был жалким, несчастным, деградировавшим человеком со слабым интеллектом, презренное создание, которое мы нашли в дешевой ночлежке на Друри-Лейн. Он был одет в изношенные вельветовые брюки, старую коричневую куртку, черный потертый жилет, выцветший серый шейный платок, старую черную шапку и нестиранную рубашку. За несколько шиллингов он оказался вполне готов рассказать нам печальную историю своей несчастной жизни.

«Я родился в Абингдоне неподалеку от Оксфорда, где мой отец был каменщиком и владел пабом. Он умер, когда мне было четырнадцать лет. Меня отправили в школу, где меня учили читать, но не учили писать. Тогда я был уравновешенным, воспитанным мальчиком. В четырнадцать лет я пошел работать со своим дядей, который делал корзины и торговал тряпьем в Абингдоне, и жил с матерью. Там я работал три года: плел корзины и резал для них ивняк. Потом я ушел от дяди, так как у него больше не было для меня работы, и стал жить, не работая, со своей матерью. В это время я стал ходить со Скупым Джоном по ярмаркам и провел в скитаниях с ним весь сезон. Он был из Ланкашира, лет пятидесяти-шестидесяти, и у него была женщина, которая всюду ходила вместе с ним. Но не думаю, чтобы они были женаты. Это был высокий темнолицый мужчина, который торговал дешевыми товарами, будучи в этом деле весьма беспринципным человеком. Он продавал ножи, книги, канцелярские принадлежности и скобяные товары.

Когда мы ходили с одной ярмарки на другую, мы обычно останавливались у дороги и разжигали костер; мы воровали домашнюю птицу и картошку или зелень, которая была в это время года. Иногда мы путешествовали вместе с цыганами, которых иногда насчитывалось до пятидесяти — шестидесяти в таборе. Цыгане — любопытный сорт людей; они не позволят вам вступить с кем-либо из них в те или иные отношения до тех пор, пока не увидят, что вы останетесь среди них.

Я помогал Скупому Джону продавать на рынках его товары, выдавая их покупателям.

Первое, что я украл в своей жизни, была пара башмаков и носовой платок, которые я забрал у пьяного, спавшего на ярмарке в Рединге в Берксе. Он лежал в задней части ярмарочного балагана, и рядом с ним никого не было. Стоял сентябрь, смеркалось. В ярмарочный день я заложил башмаки в Виндзоре за три шиллинга и продал носовой платок за один шиллинг.

Мне было лет семнадцать, когда я отправился в путь со Скупым Джоном, и оставался с ним около тринадцати недель, а потом я ушел от него из-за ссоры, которая между нами произошла. Мне очень нравилась моя работа у него, я получал два шиллинга с фунта, и иногда у меня было от одного фунта до 25 шиллингов в неделю. Но ярмарки проводились лишь время от времени, и заработок мой был непостоянным.

Я ушел от Скупого Джона в Виндзоре и пришел в город Слау с торговцем лошадьми, и там мы расстались. Он дал мне два шиллинга за мои услуги. Потом я пришел в Лондон, где я и живу с тех самых пор в разных ночлежках. Я помню, что, когда я пришел в этот огромный город, я был сильно поражен его чудесами и каждая улица мне казалась ярмаркой. Прийдя в Лондон, я был без денег и без друзей, которые могли бы мне помочь. Я отправился в Кенсингтонский работный дом и получил место для ночлега. Около двух недель я прожил в различных работных домах Лондона. Они обычно давали своим жильцам один кусок хлеба утром, а другой вечером и предоставляли ночлег на досках, покрытых соломой.