Жизнь на кончике скальпеля. Истории нейрохирурга о непростых решениях, потерях и надежде

Этому пациенту сделали гемикорпорэктомию, или операцию транслюмбальной ампутации, то есть ампутировали все ниже пояса. Моя операция была последней уже после того, как другие хирурги ампутировали крестец, гениталии и ноги.

Отделение интенсивной терапии имело форму подковы. Такая же форма у здания международного аэропорта Лос-Анджелеса, терминалы которого расположены по внешнему периметру. Медсестра предусмотрительно поместила пациента в самом дальнем углу, где проходило меньше всего людей. Дело было на следующий день после его операции. На лице пациента отражалась мучительная боль, несмотря на большие дозы морфина, которые ему вводили через капельницу для того, чтобы облегчить физические и психологические страдания. Его лицо было мрачным, уголки рта опущены. Именно такое выражение я часто наблюдаю у пациентов, находящихся на больших дозах болеутоляющих.

Я рассматривал больничную койку и то, что осталось от лежащего на ней тела пациента. Кто мы есть, наше представление о себе — это сочетание тела, разума и того нарратива, который мы создаем для самих себя. Я посмотрел ему в глаза и задумался о том, остался ли он тем же самым человеком, каким был во время нашей первой встречи. А я сам остался? Мы ничего не сказали друг другу.

В тот день я приехал в больницу позже обычного. Я хотел отвести сыновей в школу, и так как мне не звонили с сообщением о каком-либо ЧП, то решил, что ничего экстраординарного не происходит и все идет по плану. В то утро у пациента был осмотр, который провели несколько врачей. Я решил подождать и поговорить с пациентом на следующий день, когда ему снизят дозу болеутоляющих и пройдет некоторое время для того, чтобы он осознал, что с ним произошло, а также ту роль, которую я сыграл в его судьбе.

В теории план лечения казался вполне логичным. Мы полностью вырезаем раковую опухоль, после чего появляется шанс на то, что жизнь пациента станет лучше. Радикальный подход к лечению онкологии появился более века назад, когда влиятельный лондонский хирург Уильям Сэмпсон Хэндли обосновал так называемую теорию центробежного лимфатического проникновения, согласно которой рак распространяется от места своего появления, а хирургическими методами можно избавиться от болезни и вылечить пациента. До этого большинство медиков придерживались учений Гиппократа и Галена, которые считали рак неизлечимым заболеванием.

Основываясь на теории Хэндли, американский хирург Уильям Стюарт Холстед разработал радикальные методы операционного лечения рака груди, удалив молочную железу, обе грудные мышцы и находящиеся рядом лимфатические узлы. Такая кардинальная ампутация увеличивала шансы пациента на выздоровление, однако никто серьезно не задумывался над тем, какой будет его жизнь в дальнейшем. В наше время подобные операции проводят редко.

Однако желание вырезать рак никуда не делось. Просто вырезать любыми доступными способами, и дело с концом. И это настроение, кстати, присутствует не только среди хирургов, но и у пациентов, которые неоднократно умоляли меня: «Пожалуйста, вырежьте из меня опухоль!» — в ситуациях, когда я говорил, что операция им не поможет. Пациенты хотят избавиться от болезни и просят лечить ее негуманными способами.

Обычно мой подход к операции является результатом разговора с пациентом. Все пациенты разные. В больнице у хирурга не так много времени для того, чтобы по душам поговорить с человеком и договориться о том, что надо делать. Пациенты считывают энергию. Если ты не устанавливаешь искренний и конструктивный контакт с человеком в первые несколько минут разговора, то этого уже не произойдет.

Вот что я обычно говорю пациентам: «Вы сами — хозяин своей жизни, и я хочу показать вам то, что происходит внутри вашего тела. Показать то, что причиняет вам боль и мешает жить». Я спокойно объясняю и даю время для того, чтобы человек понял. «Вот это вы», — говорю я, показывая на изображение на большом мониторе, снабженное подписью с фамилией и датой рождения пациента. Я хочу, чтобы они понимали, что это не изображение из фотобанка. «Вот ваше тело, а вот это — раковая опухоль». Я верю в то, что медицина должна строиться на индивидуальном подходе. Я показываю пациенту опухоль и говорю, что этот комок ткани играет по своим правилам. Рак бросает вызов биологической программе, призванной остановить его, и болезнь развивается по своим законам. У нее подлый характер и собственное бесконтрольное «я».