Жизнь на кончике скальпеля. Истории нейрохирурга о непростых решениях, потерях и надежде

До того как их увидеть, я столкнулся в коридоре с опытным врачом из отделения интенсивной терапии. Более 40 лет он проработал в этом отделении и на своем веку повидал много трагедий и чудес. Он шепотом объяснил мне, в каком состоянии находится девочка. Ее сбил большой внедорожник, и она пребывала в состоянии мозговой смерти.

Девочке было четыре года. Мне тогда исполнилось двадцать девять, и я был всего на год младше ее матери. Я хотел убедить мать в том, что врачи сделают для ее дочери все возможное. Дело в том, что женщина не верила в диагноз, который ей сообщили врачи. Глядя на ее дочь, я понимал почему. Внешне казалось, что ребенок практически не пострадал. У нее не было нездорового вида, который я часто наблюдал у раковых больных, на теле отсутствовали раны от катетеров, через которые вводят лекарства. Она выглядела вполне здоровой, за исключением нескольких мелких ссадин, как будто упала с велосипеда.

Ее мать не верила в то, что недвижимость ее дочери что-либо доказывает. Она также отказывалась поверить, что сканирование мозга девочки показало отсутствие в мозге притока крови. У ребенка было такое сильное сердцебиение, что пульс можно было почувствовать, приложив палец к ее запястью. Цвет лица был здоровым и свежим. Она наверняка выглядела точно так же, как и в утро до катастрофы. Как мы могли доказать матери, что в теплом и внешне не пострадавшем теле ее дочери уже нет жизни? Я прекрасно понимал, почему мать не хочет верить медикам на слово.

Бывает, что в результате трагических ДТП погибают дети, но маленькие тела жертв после аварий чаще всего искорежены и разбиты. Поэтому в этом случае матери было очень сложно поверить в то, что ДТП, в которое попала ее дочь, закончилось для нее фатально. О случившейся с девочкой трагедии мать узнала из сообщения, оставленного на автоответчике. Эти события происходили еще до появления мобильных телефонов. Сообщение оставила присматривавшая за девочкой няня. Она сказала, что ребенка сбила машина и они вместе едут в больницу. Страшная весть для любой матери.

В тот раз я пришел в отделение интенсивной терапии не для того, чтобы помочь ребенку. Оперировать девочку было бесполезно. Меня вызвали в отделение затем, чтобы я сыграл отведенную мне роль в одноактной трагедии с тремя участниками: матерью, ребенком и хирургом. То есть я пришел не для спасения девочки, а совершенно по другим причинам. И одной из них оказалось то, что я должен был пройти испытание. Испытание страданием. В начале этой драмы ни мать ребенка, ни я сам не подозревали об отведенной мне роли.

Доктор-старожил отделения интенсивной терапии попросил меня выполнить операцию, доказывающую матери, что мозг ее дочери мертв. Все это нужно было для того, чтобы мать наконец поняла: отсутствие ран на теле девочки не означает, что ее жизнь можно спасти. Для этого я должен был просверлить небольшое отверстие в черепе ребенка и измерить внутричерепное давление. С этой целью требовалось ввести в отверстие тонкий, подвижный катетер. Я измерил бы внутричерепное давление, которое должно было зашкаливать, после чего мать девочки должна была понять, что мозг любого человека не в состоянии жить в подобных условиях. Размышляя об этой ситуации позднее, я пришел к выводу: врач понимал, что показатели внутричерепного давления не убедили бы мать в смерти мозга ее дочери, но все равно попросил меня эти показатели снять. Я подозреваю, что врач знал: звук и вид того, что произойдет, заставят мать поверить, что с ее дочерью произошло непоправимое. Точно такое же чувство предстояло пережить и мне.

В течение нескольких недель до этого я часто говорил тому врачу-ветерану из отделения интенсивной терапии о том, что хочу заниматься самыми тяжелыми случаями, самыми больными пациентами. Я плешь ему проел разговорами о том, что выбрал профессию медика не для того, чтобы рецепты выписывать. Поэтому вполне возможно, что он решил проверить меня на прочность и устроить мне обряд посвящения. Только сейчас я начинаю понимать, какую сложную задачу он на меня тогда возложил.

Я причесал светлые волосы девочки на правую сторону, словно был парикмахером. Потом смочил ватку спиртом и продезинфицировал пробор на ее волосах. Набрал в шприц раствор. Девочке совершенно не требовалась анестезия, но для того, чтобы успокоить ее мать, я вел себя так, будто ее дочь может что-то почувствовать.

Мне надо было просверлить в черепе девочки небольшую дырочку. Это была совершенно излишняя процедура — все делалось исключительно для матери. Она должна была удостовериться в том, что ее дочь «лечат» по всем правилам, к которым она привыкла по просмотренным за всю ее жизнь многочисленным сериалам и шоу, где так много лжи и упрощений. Я приблизился к ребенку, делая вид, что все у меня под контролем, хотя в душе этого совершенно не ощущал. Впрочем, никого не интересовало, как я чувствую себя в данной ситуации.