Жизнь наизнанку

Через три дня все без исключения население Шишки собралось на берегу моря, под днищем лежащего на боку атомохода «Святого Георгия Победоносца». Тишина расползлась по округе, и только суровый северный ветер, словно прощаясь с мужчиной, завывал в металлических конструкциях ограждения. Все: русские, японцы, корейцы, малазийцы, собрались сегодня проститься с нелюдимым отщепенцем Нахимом. Деревянный постамент, сплетенный из веток кедра, был накрыт белой тканью, под которой и покоился мужчина. Руководство, надев парадные бушлаты, выстроилось рядом. Мать с Данилкой и сидящим на табурете Фудзи находились ближе всех. Что творилось в душах этой троицы, никому не было ведомо, но в сердцах поселилась тоска.

Мать с ним не разговаривала все три дня. Не потому, что не хотела. Просто было не о чем. Все и так все прекрасно понимали. Фудзи, возможно, никогда больше не встанет, несмотря на уверения доктора, что это обычный ушиб, и что он поставит вскоре юного японца на ноги. Сам Данила чувствовал внутри пустоту и невероятную подавленность. Хотелось в одиночку вернуться на южную часть Шишки и добровольно принести себя в жертву своей глупости. Что дальше будет, он не знал, но чувствовал: прежнего мальчика уже нет. Все произошедшее в считанные дни заставило Чекова осознать себя частичкой в огромном механизме окружающей жизни, где каждый шаг может обернуться и ошибкой, и победой. Только, прежде чем ступить, необходимо хорошенько подумать. Он ощутил на себе ответственность и тяжелую ношу взрослой жизни.

Глава поселения, капитан второго ранга Михаил Викторович Ярыгин вышел вперед и заговорил, перекрикивая ветер.

— Сегодня все мы собрались здесь, чтобы проститься с выдающимся человеком. Юрием Алексеевичем Нахимовым, капитаном первого ранга, командиром, — он указал на покоящийся на боку корпус атомохода, — этого корабля. Это был человек безграничной воли и силы духа. Это был человек бесконечной веры в людей. И он всегда защищал все, что ценил… И этим принципам он не изменил, даже глядя в глаза смерти. Как двадцать лет назад он защищал свою Родину, так и защитил жизнь своего приемного сына. Слава ему! И пусть этот северный ветер, что провожает его в последний путь, разнесет эту славу по миру. Нахимов всегда останется в наших сердцах человеком…

Дальше Данила не слушал. Его словно унес в далекие края холодный суровый ветер. Погрузил в тайну человека, которого, как оказалось, он совершенно не знал. Открыл величие русской души, все хорошее, что было собрано в одном человеке. Все то, что он носил и прятал в себе столько лет…

Последний выход

Она всегда где-то рядом. Блуждает тихим ветром в темных туннелях, мягко касаясь плеч, отчего холод пробирает до костей. Несется с толпой обезумевших прокаженных бубонной чумой на баррикады здоровых, а потом считает друзей, погибших от огрызающегося пламенем огнемета. И тихо потирает руки, когда чума неведомо каким образом проникает в обитель живых.

Она вот уже двадцать лет гуляет по пустому городу наверху, дружески похлопывает по плечу злобную тварь и с радостью открывает объятия новому другу-сталкеру, идущему в капкан затаившегося монстра, когда душа не в силах уже цепляться за умирающее тело.

Она везде и рядом со всеми. Вчера заглянула к тринадцатилетней Машеньке, соседке, и поздоровалась… Температура подскочила, и накатила слабость. Бедный ребенок, бедная мама. Бегала всю ночь в поисках лекарства. Даже на соседнюю станцию успела сходить. Доктора привести. Но тщетно — Павел Семёнович ясно сказал, что здесь нужны антибиотики, а они закончились очень давно… И давно же их не приносили сталкеры: рядом с метро все аптеки вычистили и даже пыль протерли.

И я в тот момент ощутил ее слабое дыхание, коснувшееся затылка, словно знал, что это будет мой последний сталкерский выход. Ольга, мать Маши, отчаявшись, пришла ко мне. В глазах женщины, полных слез, она купалась и плескалась, как резвящийся ребенок. «Вот-вот, чуть-чуть, и я заведу себе нового друга…»

Я не смог долго смотреть в наполненные горем и измученные болью глаза. И не смог долго слушать причитания отчаявшейся женщины. Лишь водрузил руки на Ольгины плечи и сказал, что тотчас выхожу. И заметил, как она почти отпустила женщину, отошла от бедной мамы в сторону, но задержалась в моей палатке, почти по-родственному усевшись на жесткую кровать. И я прекрасно понимал, что это будет трудный поход, тяжелый, а задача так и вовсе невыполнима. Антибиотиков днем с огнем не сыщешь. Что об этом говорить, если уже лет пять ими лечатся только «шишки», а достать можно лишь из-под полы да за очень кругленькую сумму… чтобы выздороветь простому смертному пулек не хватит. Эх, до чего докатились! Лекарство от смерти покупаем на лекарство от жизни. Кто б подумал…

— Ну что, дорогая? — спрашиваю я ее. — Станцуем последний вальс?

И ощутив, что она вполне довольна принятой жертвой, беру автомат, накидываю на спину ремни с длинными ножами мачете и вещмешок, прикрепляю к поясу кобуру со «Стрижом» и выхожу из палатки. Без сомнения, без сожаления — в таких делах они ни к чему…