Жизнь не так коротка [сборник]

Утром была суббота. Я еще в полусне услышал, как мать плачет на кухне. Пошел туда посмотреть.

Он сидел на табуретке возле плиты, в одних трусах, весь в синяках и ссадинах. Дрожал коленями, кашлял и сплевывал мокроту в газетный кулек. Оба глаза его заплыли огромными черными фонарями. Точно как я и рассчитывал. Посмотрим теперь, что ты скажешь на заводе своим друзьям. Сын избил! Небось придумает выгодную для себя историю, как возвращался домой с бутылкой и подошли трое — закурить. А он ведь не курит теперь. Ну и вот результат. Правда, он одному тоже врезал, да ведь против троих не попрешь…

А я потом пущу слух, как было дело. Шепну уборщице, тете Гале, или Кольке Мологину — и завтра весь завод будет над ним потешаться. Проходу не дадут. Может, хоть это проймет его… Да вряд ли.

Он поднял на меня взгляд. Я думал, испепелит.

— Ну что, изуродовал отца? Доволен?

Фигу.

Мне показалось даже, что он именно этого и хотел.

Ему нравилась роль страдальца. Всегда нравилась. Он обожал делать все наперекор, чтобы в воздухе висела ругань. Казалось, он ею питается. Питается чужим раздражением. Невосстанавливающимися нервными клетками.

Я подошел, взял его за подбородок, повернул влево-вправо.

— Чистая работа.

— А ты еще вот тут посмотри, — глумливо протянул он, поворачиваясь на табуретке. Весь бок его был синий. Я внутренне содрогнулся. Переборщил. Но он сам виноват, оправдываться не собираюсь.

— Мать, ну налей, — канючил он прерванную моим появлением арию. — Ведь помру.

— Помирай, — устало сказала мать. — Нам лучше.

— А на что жить-то будешь, дура? Сдохнете ведь без меня с голоду.

Это, я знал, он опять хочет вывести меня из равновесия. Как будто вчерашнего ему показалось мало. К счастью, я уже эту тактику изучил. Если начну объяснять, что я зарабатываю не меньше, он будет только смеяться и говорить «Нет!» со своей излюбленной мерзкой усмешкой. И доказать ему ничего нельзя, потому что он и так все знает, но не это ему нужно.

А нужен ему мой скальп.

Я попил воды из кувшина и пошел досыпать. Наверное, теперь он забуянит не скоро.

Встал я уже около одиннадцати. Мать уехала к бабушке. Отец лежал на диване, стараясь как можно меньше шевелиться, и не разговаривал. Ребра — не шутка. Уж не сломал ли?

Я позвонил по телефону. Долго не отвечали, потом трубку кто-то снял, и хриплый, неузнаваемый со сна голос сказал:

— Да?

— Все спишь? — спросил я в ответ. — Ну здравствуй.

— Привет, — откашлявшись, сказала мне моя девушка. Вот теперь голос ее стал нежен и приобрел глубокие грудные интонации. — Все сплю. Суббота ведь.

— Я знаю, потому и звоню. Какие у нас планы на сегодня?

— Можно пойти погулять, — задумчиво сказала она.

— Снова шататься по улицам? Холодно же.

— А что ты предлагаешь?

— Предаться страсти у кого-нибудь из нас дома. Сразу говорю — у меня все занято. А у тебя как?

— Сейчас узнаю… Нету никого. Записка вот только и осталась. Читать?

— Читай.

— «Мы уехали в деревню. Вернемся в воскресенье вечером. Суп в холодильнике. Деньги в серванте. Не скучай. Мама, папа». Брошенная я осталась, одинокая… И уже скучаю.

— До чего ж заботливые у тебя родители. Денег оставили, суп сварили… Гуляй — не хочу.

— Ну а у тебя как?

— Мать уехала, отец лежит болеет. Так что я иду к тебе.

— Ладно, только я еще сплю…

— Ну, поспим вместе.

— У тебя все мысли только об одном…

На мой звонок долго никто не отвечал, потом в глубине квартиры послышалось смутное шевеление, какое-то движение, протопали босые пятки, и вот ее голос с любопытством:

— Кто?

— Я.

Коротко звякнула цепочка, щелкнула пружина замка. Ручка опускается, и дверь наконец открыта. Я вытягиваю жадные руки, готовясь облапить, заключить, поглотить собой эту кажущуюся такой эфемерной женщину в прозрачной ночной рубашке. Мою-то длинноволосую бабочку. Радость мою несказанную… Она ускользает из рук — я с холода, я весь пропитан морозным воздухом, в моих глазах — снежный блеск, и так же ярко блестят зубы в почти уже хищной улыбке. Я срываю куртку, шапку, ботинки. Я бегу в ванную и отогреваю руки под горячей водой, плещу в лицо, пусть и лицо будет теплым… затем осторожно, неслышно прохожу к дверям ее спальни… она лежит под одеялом на правом боку, поджав ноги, озябшие на голом полу. Мгновение помедлив на пороге, я переступаю черту. Сажусь на край кровати, подтыкаю сбившееся одеяло. Один ее глаз тонет в подушке, другой странно и таинственно светится. Я снимаю свитер. Потом рубашку… Она затаилась. Я снимаю носки, и она шумно вздыхает под одеялом, как будто носки — кульминация действа. Медленно расстегиваю ремень. А дальше терять мне почти нечего, и я иду ва-банк: резко поднимаю одеяло и закатываюсь туда, в уютное, родное тепло… Визг, гогот и борьба, в которой оба мы окажемся победителями, — но это чуть позже, а пока я ее еще не нацеловал, не надышался ею, не огладил каждый миллиметр тела губами… Совлекая с нее рубашку, мимолетно думаю, что надо подарить ей такую же комбинацию, только посмелее, я от красивого белого белья просто…