Жизнь Отечеству. Честь никому. Памяти адмирала Ивана Ивановича Чагина

И для полноты картины участия крейсера в сражении, а также отображая полный опасности путь следования «Алмаза» во Владивосток нам необходимо мнение механика, который следил за обстановкой на корабле как бы из трюма.

«В мае 1905 года находился во 2-й Тихоокеанской эскадре на крейсере 2 ранга «Алмаз», где занимал должность трюмного механика.

Со дня выхода 2-й эскадры из Либавы (2 октября 1904 г.) и до 14 мая 1905 года, котлы и машины крейсера всегда были в исправном состоянии, равно, как и во время боя, все механизмы работали без отказа.

В виду того, что крейсеру предстояло долгое и исключительное плавание, то запасы по всем частям были сделаны весьма значительные. Кроме того, во время похода, уголь принимался сверх нормы в жилую и на верхнюю палубы, а вода почти во все междудонные отделения, поэтому полагаю, что за все время похода, крейсер был перегружен, приблизительно, на 300–350 тонн.

В день же боя, 14 мая, перегрузка, должно быть, также была, но не в угле, который оставался только лишь в угольных ямах, – а в других запасах. Сколько было угля и воды к утру 14 мая, не помню; думаю, что угля было около 500 тонн, так как, по приходе во Владивосток, у нас оставалось угля около 170–180 тонн.

Точное количество угля может быть известно из вахтенного и машинного журнала крейсера, так же как и количество пресной воды ежедневно записывалось в трюмный журнал.

Принимая во внимание долгое плаванье крейсера и то обстоятельство, что, со времени испытаний его механизмов, при приеме в казну, никогда большими скоростями не ходили, полагаю, что механизмы крейсера могли развить ход до 18 узлов (максимальный ход – 19 узлов), во время же боя, на очень короткие промежутки времени, когда это требовалось, давали до 110 оборотов, т. е., около 17 узлов.

Долго ли оставался крейсер «Урал», после оставления его командой, не знаю, но спустя некоторое время, когда наш крейсер отошел от места его бедствия, – я, выйдя на палубу, около 5 часов дня, видел его, державшимся еще на воде; после этого, я слышал (от кого – не помню), будто бы наши крейсера, кажется, «Дмитрий Донской», расстреливали, державшийся на воде, крейсер «Урал», чтобы японцы не могли увести его.

Когда я стоял на вахте, то около 10 часов вечера (приблизительно), в машину пришел старший механик подполковник Нейман и сообщил мне, что крейсерский отряд ушел на юг и что решено прорываться и идти во Владивосток.

О причинах отделения от эскадры не возникало вопроса, зная, что достижение Владивостока для каждого есть конечная, а в то время уже единственная цель, о чем незадолго перед тем был приказ Командующего эскадрой.

После того, как мы взяли курс на Владивосток, мы шли со скоростью, приблизительно, 15½ узлов».

Поручик Н. Чистяков[38].

Как ярко, всполохами эмоций, героизма и любви к Отечеству передаёт свои воспоминания о сражении раненный в бою капитан 2 ранга В.И.Семёнов! Под этими словами, «За нами Россия», вполне могла стоять подпись и героя Цусимы И.И. Чагина:

«Избитый корабль, без мачт, без труб, накренившийся на левый бок, объят заревом пожара, но ярче этого зарева окутывает его, умирающего, ослепительное облако огня вечности. Все в нем преображено. Звучнее небесного грома выстрелы его двух уцелевших пушек; ярче молнии огни ружейных выстрелов жалкой кучки его последних защитников; гул минных взрывов тонет в мощном раскате предсмертного «ура!» погибающих, и перед его голубовато-белым светом бледнеют, скрываются во мгле горящие багряным огнем силуэты японских миноносцев.

Россия! – века истории, сотни поколений, миллиарды душ, служивших тебе при жизни, Бог земли русской! Где вы?

С востока поднимается багровое зарево, поразившее меня; это дух народа, дух всей Японии, спешащий поддержать и укрепить своих борцов; полнеба в пламени, и мне мнится, я вижу в нем мириады теней, отблесков давно угасших и еще ярко горящих жизней: рабы, чернь, ремесленники, купцы, самураи, даймио, феодальные владетели, сиогуны, микадо, легендарные герои… и сама их правительница – богиня Солнца, лучезарная Аматерасу… они все здесь, все с «ними»…

Мне страшно!.. Мне страшно взглянуть туда, на запад…

Я хочу не видеть! и не могу не видеть… должен!..

На поверхности моря чуть мерцают тут и там голубовато-белые огни… одинокие, затерянные во мраке…

И ни один луч не тянется к ним с далекой Родины…

Неужели ни один? Неужели ничего?..

Кажется, как будто что-то блеснет порой, но не в силах пробиться через тяжелые тучи… О, если бы я мог позвать! Если бы я мог крикнуть: Россия!..

Но на мой отчаянный зов – ни проблеска света; тьмой и холодом дышит запад; дымные тучи свиваются в клубы, и в отблеске багрового зарева среди них мерещатся мне отвратительные чудовища, борющиеся друг с другом…

Холод и ужас… и боль… нестерпимая боль… Что делать?..

Кто-то поправляет раненную ногу, подвернувшуюся на качке…

Это ничего, лихорадка, это всегда бывает; вот я вас укрою потеплее – слышится чей-то голос…

Я открываю глаза и вижу фельдшера, который возится надо мною…