Жизнь продленная

В карьере выпиливают длинной пилой-ножовкой большой куб плотного и звонкого снега голубовато-лунного цвета, верней бы сказать — света. Когда бывает луна, то этот куб словно бы светится изнутри. Ну, а если случится полярное сияние, полное чего-то таинственного и жуткого, то все здесь преображается и приходит в буйное световое движение. Само небо начинает колыхаться и тихо плывет куда-то, распустив широкие павлиньи перья. Световые столбы-лучи и мягкие колеблющиеся занавеси бессловесного далекого театра, радужные штриховые ленты и целые облака зеленого или томительно-голубого, а то и тревожно-розового света, тихая дрожь, беззвучные полыхания, загадочные намеки — чего тут только не увидишь, чему не подивишься! Мощная многоцветная гамма заатмосферных тревог и вспышек беспокойно вливается и в человеческую душу, мягко терзает ее своими наплывами и вроде бы чего-то требует, о чем-то предупреждает. Но язык этот нам еще непонятен, и оттого еще сильнее тревожит нас вся эта необъяснимая красота. Или она только для того и возникает, чтобы рассияться, покрасоваться и потухнуть? Есть в природе и такая форма существования.

Но мы забыли о снеге.

Выпиленный из массива голубоватый звонкий куб наваливают на низенькие, с лыжными полозьями санки, вытаскивают из котлована, разворачивают санки на свой огонек в поселке, становятся на запятки, обнимая руками глыбу голубой стужи, — и поехали! Сначала — поехали, потом — понеслись! Уклон здесь немалый, наст твердый, лыжи быстрые, инерция нарастающая, а дорога бугристая. Иной раз так раскачает санки и груз из стороны в сторону — того и гляди опрокинешься. Бывает, что и опрокидываются, и тогда куб снега распадается на части, и, чтобы не собирать его, приходится возвращаться за новым… Но это случается редко. Обычно же все заканчивается благополучно. На лихой скорости человек подкатывает к своему тамбуру, тормозит и начинает распиливать куб на кубики. Тут к нему, бывает, присоединяется женушка: она переносит удобные легкие брусочки снега в тамбур и складывает их в чистый угол, подальше от угольного ларя. Создается недельный запас пищевой воды. Теперь не страшна пурга, и вообще — можно жить не тужить.

«Прилетит Зоя, и мы будем вместе ездить на снегозаготовки», — думает Густов почти с удовольствием. Он не раз видал в карьере офицеров с женами и завидовал им. Для них все это — зимняя забава. Из этого лунного карьера с причудливо выпиленными стенками они легко, потому что вдвоем, вытаскивают санки наверх, потом становятся оба на запятки — и катят себе. Она повизгивает от страха и счастья, он покровительственно придерживает жену и молча гордится собой…

«Вот так и у нас будет!»

И все-таки перед новым сном Густов думает об артезианской скважине, которую вскорости предстоит ему со своими саперами бурить. А перед тем — выбрать место. Никаких исследований здесь пока еще не проводилось, и придется просто гадать. А вот сумеет ли он, никогда не буривший артезианских колодцев, угадать?.. Хорошо бы, ему приснился этакий вещий, указующий сон…

9

С утра Густов начал ждать.

Сначала он ждал Глеба Тихомолова, потом Башмакова, который вместе с завтраком должен был принести из батальона и свежие новости, потом — опять Тихомолова, уже после его визита к командиру части и на гражданскую почту. Подсознательно он ждал и каких-то новых вестей от Зои, робко надеясь даже на то, что вдруг откроется входная шамкающая дверь и он услышит: «Ну вот, я приехала, Коля…»

Побывал и ушел Тихомолов.

Отправился на службу Чернявский, перед уходом как бы попеняв Густову: «Значит, скоро выселять меня собираешься?» — «Ну почему ты так решил?» — возразил Густов. «Да тут и решать нечего. Раз приезжает жена — холостого соседа побоку! Закон Чукотки…» Так и ушел разобиженный.

Башмаков принес завтрак — и никаких неожиданных новостей. Просто две роты уходили на расчистку озера и дороги к нему, а третья достраивала начатый домишко из разных строительных отходов и занималась хозяйственными работами.

После ухода Башмакова остался один только радиорепродуктор с его шепеляво-шуршащей прерывистой речью. Местный радиоузел пытался транслировать Москву, но «прохождение» было плохим, и Густов понял только, что речь шла об успехах китайской Народно-освободительной армии.

Затем началась вполне отчетливая местная радиопрограмма — патефонные пластинки, хорошие и плохие.