Жизнь продленная

Голые серые камни
На самом краю земли
Я обнимаю руками
И говорю им: «Мои!»

— Да ну вас всех, щелкоперов! — кажется, с неподдельной досадой сказал Густов, несколько ревниво относившийся к литературным занятиям своего замполита.

Как всякому начальнику, ему в душе не нравилось, что замполит отдает много сил своему увлечению, а они могли бы пригодиться для дела. В последнее время он еще начал замечать в Тихомолове возобновившийся интерес к газете, его дружбу с местной редакцией. «Как волка ни корми…» — подумывал нередко друг-комбат о друге-замполите, а иногда и высказывал нечто подобное.

— Странный вы народ, — продолжал он и в этот раз. — Навыдумываете чего-нибудь поскладней да покрасивей, а потом и сами верите своим выдумкам.

— Ну что ж, — не стал возражать Тихомолов. — Бывает и так. И, может быть, это не так плохо: красиво придумать — и поверить.

— Легко бы жилось тогда людям: придумал — и радуйся.

— А ты думаешь, люди не делают этого?

— Смотря какие люди. Серьезные — нет.

— Но верить — это же благо. Вспомни, как мы жили перед войной, да и на самой войне. В непрерывной вере.

— Ты что-то тут смешиваешь, — боясь какого-нибудь подвоха, предупредил Густов.

— А жизнь и есть смешение всякого разного. Реального и придуманного, непонятного и ясного, доброго и злого…

— Подожди, подожди! Ты пользуешься тем, что я ничего не вижу и хуже соображаю. Меня сейчас легко запутать.

— Ладно, не буду… Да и пора мне. Когда в батальоне нет комбата, оба заместителя должны быть на месте.

Но он еще не успел уйти, как входная дверь, всхлипнув, открылась и вошел кто-то нетерпеливый и взволнованный.

— Глеб, вы здесь? У Лены начинаются роды.

Это была соседка Тихомоловых по их крошечному домику, который Лена Тихомолова называла игрушечным.

Глеб выскочил в дверь, не попрощавшись с Густовым и вообще ничего не сказав. За ним — соседка. И Густов остался в какой-то настороженной, встревоженной тишине. Она возникла на высокой ноте и теперь как будто вибрировала.

10

День продолжался.

Одиночество Густова вскоре было нарушено человеком совершенно неожиданным и нежданным — Машей Корбут. Она и сама понимала, что будет нежданным гостем, и поэтому прямо с порога объяснила:

— Женсовет отрядил меня навестить болящего комбата и напоить его чаем с пирогом.

— Да? — переспросил Густов растерянно.

— Да. И вот он, пирог!

На табуретке возле койки Густова было что-то с легким пристуком поставлено, скорей всего — тарелка, и по комнате быстро распространился запах свежего, прямо из духовки, пирога и абрикосового джема. Пахло непривычно вкусно. И все же Густов попытался отказаться.

— Напрасно вы беспокоились, Марья Даниловна, — сказал он. — За мной тут хорошо ухаживает ефрейтор Башмаков.

— Мужчине полезней женская забота, — отвечала Маша.

И пошла себе на кухню. Сняла там пальто, подбросила в печку угля, передвинула чайник, сначала покачав его и определив, много ли там воды.

— А кружки-то, кружки-то запущены! — приговаривала она. — Сразу видно, что ефрейтор.

И принялась что-то мыть, ополаскивать, чем-то позвякивать. Вынесла таз из-под рукомойника, сама вымыла руки. Протерла стол.

Густов невольно прислушивался к каждому передвижению Маши, угадывал ее действия и постепенно начал как бы видеть ее — в черном бархатном платье с немного бесстыдным вырезом, открывающим ложбинку между грудей. Ни в каком другом платье он ее не помнил — только в этом или в полушубке, поэтому и представить на ней что-нибудь иное он не мог… На ногах ее были валенки — это он слышал по мягкости шагов… Иногда он вроде бы чувствовал на себе ее темный, из глубины глубин, взгляд, и тогда ему делалось как-то неловко и неспокойно. Он готов был и улыбнуться и рассердиться и сетовал на свое беспомощное положение. Когда у человека открыты глаза, он может легко установить и поддерживать любые отношения с другим человеком. Глазами эти отношения определяются точнее и тоньше, чем словами. И легче. Они устанавливаются еще раньше, чем бывает сказано первое слово. Порою и слов не требуется. Ни единого. Все сразу делается ясным, и сами слова подбираются соответственно тому характеру отношений, который определился при обмене взглядами.

— Приподнимитесь, Николай Васильевич, — сказала Маша, все приготовив и присаживаясь на краешек его кровати.

— Напрасно вы, ей-богу… — еще раз, как бы по обязанности, проговорил Густов.

— Протяните ручку за чаем, — словно бы ничего и не слышала Маша.

— Я мог бы и к столу, раз уж так.

— Ладно, ладно, пользуйтесь случаем и попейте чайку в постели. Как у хорошей жены. Вот так… А во вторую — пирог.