Жизнь продленная

Над Байкалом барражируют чайки, промышляют рыбу у самого берега альбатросы, утки целыми стаями перелетают с места на место, торопливо махая крылышками. Но смотреть надо и направо, на скалу в которой выдолблена дорога, это прекрасное и необходимое сооружение. Какой труд — и, наверно, не без жертв! Какое терпение — и вряд ли хорошо вознагражденное! Какое величие коллективного человеческого труда!

Эта дорога, ее история, все больше интересует меня, и Лена тоже несколько раз спрашивала о ней. Обязательно надо будет разузнать. Был в жизни нашего народа большой подвиг, о котором я ничего не знаю, и это обидно.

Горные реки настолько чисты и прозрачны, что каждый камушек на дне виден и под такой водой — красив, как драгоценность.

День на исходе, а мы все едем вдоль берега Байкала. Попробовали полукопченого байкальского омуля. Не оценили.

3 сентября

День победы над Японией и день наших с Леной тревог. Прямо с утра она тихонько пожаловалась:

— Я чем-то сильно отравилась.

Не отодвигая плащ-палатки, она достала из-под койки свой небольшой, всех удивляющий деревянный тазик и очень долго сидела, склонившись над ним. Поезд шел на большой скорости, вагон кидало из стороны в сторону, и Лена, вдруг обессилевшая, поникшая, тоже раскачивалась над тазиком.

6 сентября

На совете женщин признано, что Лена беременна. Но все считают, что так, как с нею, ни с кем не бывает — слишком уж беспрерывно ее тошнит. И уже ставят диагноз: видимо, ненормальная беременность, видимо, нельзя рожать.

Лена страшно перепугалась, и от этого ей стало, по-моему, еще хуже. Мне очень жаль ее и больно вместе с нею, но я не могу принять на себя ее муки и не могу облегчить их. Никогда не думал, что так мучительно для другого человека начинается жизнь каждого из нас.

Сама женщина, прежде чем родить, становится ребенком. Съесть ей хочется обязательно то, чего нет поблизости, или то, что увидит у соседей. Капризничать она тоже может, как ребенок, и логика у нее часто приближается к детской.

И ничего не хочется записывать, не получается никаких записей. Почему-то стыдно держать в руках этот неуместный карандаш. Да и слова все не те. Они почти ничего не выражают.

12 сентября

Было плохое и хорошее. После того как проехали по грандиозному мосту через Амур и повосхищались видом ночного тысячеглазого Хабаровска, на станциях появились помидоры и арбузы, что обрадовало моего дорогого ребенка. Правда, у нас очень мало денег.

Нас привезли 7 числа на пересыльный пункт поблизости от Владивостока. Огромная казарма с двухъярусными нарами, заселенная людьми очень плотно. Духота, крики и плач детей. На лестнице между этажами снизу доверху, на каждой ступеньке, выставлены примусы. Чад, гарь, шум. На улице — печки, и у каждой из них полдюжины хозяек. Пробиться не просто.

Лена первые дни чувствовала себя сносно, даже постирала в своем тазике белье. Полоскать ходила на речку. Все там было хорошо, кроме одного:

— Вдоль всего берега сидят солдаты и смотрят, как мы стираем и полощем. Просто неудобно. Ну чего они, в самом деле, не видали? Все такие взрослые…

Вскоре ее опять начало мутить и тошнить. Пошли в женскую консультацию, но Лена убежала из нее, постеснялась показываться. На другой день отправились в санчасть пересыльного пункта. Оттуда врач направил в Ворошилов-Уссурийский, в госпиталь. Поехали. Ходьба, мучения, волнения. Но закончился день прекрасно: уже вечером немолодой добродушный врач-гинеколог согласился принять Лену и сказал, что все у нее нормально и она может рожать сколько угодно. Кому же еще и рожать, если не ей?.. Тошнит? Что ж, всех тошнит…

Этого было достаточно, чтобы мы почувствовали себя счастливыми.

Жаль, что ненадолго. Потому что назначение я получил не на Южный Сахалин, как значилось в командировочном предписании, а на Чукотку. Наш батальон переброшен туда. Предстоит более десяти суток труднейшей дороги по морю — и как раз в то время, когда Лене плохо даже на твердой земле… Когда я вернулся от начальства в казарму, она ждала меня и сразу бросилась навстречу:

— Глеб, Глеб! Куда?

— Чукотка.

Она легла на нары, и у нее сами полились из глаз слезы. Мне надо было утешать, и в то же время было так жаль ее, что самому хотелось плакать. Я готов был сделать что угодно, лишь бы ей стало легче.

Только одного я не мог — не выполнить приказ.

5

— Ты, наверно, плохо отказывался, потому и загнали нас на Чукотку, — сказала Лена, перестав плакать, успокоившись и как-то посуровев после бурно пролившихся слез. — Я тут слышала, что один человек просто отказался: «Не поеду — и все!» Не расстреляют же его.

— Думаю, что нет, — проговорил Глеб.

— А ты, конечно, так не сказал.

— Нет, — признался Глеб.

— И не сказал, что твоей жене плохо, что она не может ехать далеко.

— Говорил.

— И что же они?

— «У всех жены, и всем нелегко».

— У всех — здоровые! — не то с обидой, не то с завистью шепотом выкрикнула Лена. — Ты послушай, как они там хохочут.