Жизнь продленная

В противоположном, дальнем от двери углу казармы, невидимые за конструкциями двухъярусных нар, действительно смеялись женщины и сдержанно баритонили мужчины. Там что-то такое «отмечали» — может, выплату денег, а может, и отправку на Курилы; с утра объявляли насчет Курил. Начали там, в углу, с соблюдением всех мер предосторожности, под сурдинку, чтобы не привлечь внимание какого-нибудь начальства, но, поскольку уж начали и поскольку выпили, тишина, конечно, не могла продержаться слишком долго. И первыми пренебрегли конспирацией женщины: «Куда едем-то, подружки дорогие! За край земли, куда не только Макар телят, но и каторжан не часто гоняли. Выпьем за это и за нашу милую Большую землю, а начальство — ну его! Заглянет — так и его угостим, мы люди не жадные. Пусть сегодня будет весело и шумно! Мы еще и споем наши любимые фронтовые…»

— Ты слышишь, они еще собираются песни петь, — опять прошептала Лена не то с обидой, не то с жалобой.

— На Руси всегда так: где плачут, там и поют, — заметил Глеб.

— Какая тут Русь! Край света…

Она уже сидела на нарах в своем недавно выстиранном, но неглаженом лыжном костюме, подтянув ноги к подбородку и глядя в окно. Отсюда была видна покато снижающаяся к речке луговина, а за речкой поднималась сопка вся в буйстве красок. Яркие желтые и оранжевые, темно-зеленые и по-весеннему светло-зеленые, коричневые и даже пронзительно красные листья на густо растущих деревьях перемешались там в удивительно гармоничных сочетаниях, напоминая и в самом деле цветение — весеннее, летнее или еще какое-нибудь. Это колдовала, буйствовала, вышивала на сопках красивая и веселая приморская осень, похожая на вторую весну.

Но Лена как будто и не замечала этих красот и красок. Она смотрела как бы сквозь сопку и видела то, что за нею. Далеко-далеко за нею.

— Там, говорят, и солнышка нету. Всю зиму — ночь и пурга.

Она сидела такая грустная и горестная, что у Глеба сжалось от сострадания сердце и вдруг подумалось: а не лучше ли было бы и в самом деле остаться ей в Крыму, как советовали ее тетушки? Жила бы в тепле, родила бы и растила сына. Или дочку, которую назвали бы Наташкой…

Может быть, сказать ей об этом?

Но сказал он почему-то другое:

— Я ничего не могу изменить.

— Я знаю: ты не можешь, — сказала она, выделив слово «ты». — Ты будешь выполнять все, что тебе скажут.

— Я — военный.

— В армии тоже разные люди бывают.

— Как и всюду. Только в армии не принято отказываться.

— Военным, наверно, не надо жениться.

Когда-то Глеб об этом подумывал и говорил. В этой дороге увидел, как офицеры нянчили ребятишек, выносили горшки, переругивались с женами, а сегодня и сам вроде как переругнулся. «Обабились мы в этих телятниках!» — говорил недавно Володя Крупко, уже получивший назначение на Курилы. Сам же Глеб начал вдруг замечать, что становится боязливее — из-за того, что рядом с ним Лена, а теперь еще и будущий маленький Тихомолов.

— Вот ты и задумался, Глебушка!

Лена, оказывается, наблюдала за ним и, вероятно, ждала какого-нибудь ответа.

— Я еще не настоящий кадровый военный, — отговорился он.

— Вот если бы ты не ушел из газеты, так, может быть, нам и ехать никуда ие пришлось бы, — напомнила Лена.

— Может быть.

— А тебе это нужно было?

— Да как тебе сказать? Есть такая народная мудрость: что ни делается, все к лучшему.

— И то, что сегодня сделалось?

— Вполне возможно. Во-первых, на Чукотке обязательна замена и мы сможем оттуда поехать в любой военный округ — хоть на юг, хоть на север. Во-вторых, это совершенно новая для нас земля, которую мы никогда в другое время не увидали бы.

— Вот было бы хорошо!

— А мне уже хочется.

— Тогда и ехал бы один…

Тут Лена словно бы прикусила язык и взглянула на Глеба с ожиданием. Не обидится? Не рассердится? Глеб вздохнул.

— Если ты хочешь вернуться… — начал он.

И Лена не поторопилась отказаться. Видимо, ей тоже приходила в голову такая мысль, видимо, ей тоже требовалось подумать над этим.

Глеб ждал. Он был доволен, что наконец высказал это предложение, но, когда Лена задумалась, невольно испугался. Он все-таки надеялся на быстрый и твердый отказ. А Лена молчала, продолжая смотреть в окно, на сопку, на женщин, что шли от речки с тазиками, полными белья. Оттуда же, от речки и от сопки, шли мужчины и женщины без воякой ноши: он — впереди, она — за ним, на некотором почтительном расстоянии. По-восточному. Они шли понурые, неразговорчивые, как будто чужие, хотя по каким-то необъяснимым признакам было видно, что это муж и жена. Может быть, даже из этой же казармы — тут ведь столько народу, что всех не запомнишь. Одни приезжают, другие уезжают. «Пересылка» работает, как пульс.

— Тоже поссорились, — заметила Лена, глядя на этих двоих.

— Мы не ссорились, — сказал Глеб.

— Правда?

— Конечно.

— Ну, так я одна никуда и не поеду!..

Вот она и повеселела, вот и ожила! Промытые слезами глаза смотрят снова весело.