Читаем Жизнь продленная полностью

— Сам понимаешь, это — совсекретно, — предупредил он. И начал пересказывать то, что слышал в разных местах, а также и то, о чем довольно свободно говорилось в здешней казарме. Сколько во всем этом было истинного, сколько домышленного и просто вымышленного, сказать трудно, однако главное, к чему сводились все разговоры, лежало недалеко от истины. Изменялась, усложнялась обстановка. Америка 1948 года с ее новым президентом и горделивой атомной монополией превращалась из недавней нашей союзницы в недобрую заносчивую соседку, которой хотелось бы командовать во всем мире. Она уже именовала нас «потенциальным противником». Ее штабы заинтересовались вдруг нашим Чукотским полуостровом — что мы там делаем, что добываем, что собираемся делать дальше? Нет-нет да и всплывет в виду наших берегов их подводная лодка, нет-нет да и пролетит над полуостровом пара высотных самолетов-разведчиков.

Если для мира и добрососедства необходимо обоюдное согласие двух держав, то для ссоры в вражды вполне достаточно желания одной стороны.

Такое желание становилось все более явным…

— Так что надо, брат, ехать, — закончил Густов.

— И не надеяться на легкую дорогу, — добавил Тихомолов.

— Пусть она будет хотя бы безопасной…

Они помолчали. Может, немного пожалели себя, а может, и что-то другое подумали. Потому что разговор о трудностях имеет для солдата и такое звучание: да, нам трудно! Да, нам выпало тяжелое и сложное время. Но мы, черт возьми, солдаты. И мы — русские. Мы все одолеем, говаривал старик Суворов…

— Ты знаешь, о чем я еще тут раздумывал, — начал Глеб после минутки молчания. — Вот был у нас фронт — целых четыре года! Хороший срок для получения законченного высшего образования, поскольку до войны мы не все успели получить законченное. На фронте мы выполняли свой высший долг. Научились. А что такое выполнять свой долг в мирное время? До сих пор я этого как следует не понимал.

Здесь разговор мужчин был прерван Леной. Раскрасневшаяся, как будто чем-то взволнованная, она принесла кастрюлю горячей картошки, поставила ее на подоконник и приказала «достать стол». Глеб проворно нырнул под нары и выволок оттуда большой плоский чемодан совершенно непонятного назначения. Лена, правда, утверждала, что в таких чемоданах богатые мужчины возят свои костюмы, чтобы они не мялись в дороге, но Глеб не очень-то верил ей. На кой дьявол возить с собой столько костюмов, если даже они есть у тебя?.. Сам он привез из Германии в этом странном чемодане (другого ему просто не попалось) свои фронтовые дневники и блокноты, начатые рукописи, в которых ему виделась некоторая потенциальная ценность, весь свой, так сказать, «писательский архив» и небольшой запас трофейной писчей бумаги разных оттенков — от голубоватой до розоватой, а также две отличные шелковые сорочки в мелкую полоску, которые ему страшно хотелось когда-нибудь поносить с гражданским костюмом… Все эти вещи и почти что весь гардероб Лены и сейчас ехали в том же чемодане. В нем же находились и при переноске булькали две бутылки массандровского муската, подаренные при проводах крымскими друзьями со строгим наказом довезти их до места и только там распить — с новыми друзьями… Взбулькнули эти бутылки и на сей раз.

— Не достанем одну из них? — спросил Глеб.

— Конечно, конечно! — поддержала Лена. — О чем тут спрашивать!

— Так ведь еще не доехали…

Вроде бы возражая на словах, Глеб тем не менее открыл чемодан, извлек из него бутылку, снова закрыл крышку — и чемодан стал столом. Да еще каким! Широкий, просторный, он мог бы принять на себя и не такие угощения, какие предлагала сейчас Лена.

А впрочем, и с тем, что было, обед получился отличным. Сладкое крымское солнце, проникнув в кровь и в головы наших недавних крымчан, все вокруг несколько видоизменило и перекрасило. Снова была замечена стоявшая в окне сопка в своем роскошном осеннем цветении, не в первый раз была помянута простая и ясная человеческая мудрость — «везде живут люди». Мужчины тут вспомнили, что, когда они приехали два года назад в Крым и выгрузились поздним вечером из вагонов, все им тогда не понравилось. Стояла сырая зима. Было промозгло, неуютно и очень бездомно. Хозяева сдавали квартиры только тем, кто мог обеспечить их «топкой», то есть дровами или углем… или кто мог жениться на их дочерях.

— Помнишь, как мы ругали тогда Крым? — говорил Густов.

— Было, было, — соглашался Глеб.

— Вот вас бог и наказал за это! — вставила тут Лена.

Ей не стали возражать. Просто еще понемногу выпили, и тогда кто-то предложил:

— А не съездить ли нам во Владивосток?

И вскоре они сидели в пригородном поезде, взирая через запыленные стекла на своеобразную дальневосточную природу, которая ведь и в самом деле была красива, но вот как-то не ласкала сердце — и хоть ты умри! Видимо, требовалось немало пожить здесь, чтобы все принималось как родное. А еще лучше — здесь родиться.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Некоторые не попадут в ад
Некоторые не попадут в ад

Захар Прилепин — прозаик, публицист, музыкант, обладатель премий «Большая книга», «Национальный бестселлер» и «Ясная Поляна». Автор романов «Обитель», «Санькя», «Патологии», «Чёрная обезьяна», сборников рассказов «Восьмёрка», «Грех», «Ботинки, полные горячей водкой» и «Семь жизней», сборников публицистики «К нам едет Пересвет», «Летучие бурлаки», «Не чужая смута», «Всё, что должно разрешиться. Письма с Донбасса», «Взвод».«И мысли не было сочинять эту книжку.Сорок раз себе пообещал: пусть всё отстоится, отлежится — что запомнится и не потеряется, то и будет самым главным.Сам себя обманул.Книжка сама рассказалась, едва перо обмакнул в чернильницу.Известны случаи, когда врачи, не теряя сознания, руководили сложными операциями, которые им делали. Или записывали свои ощущения в момент укуса ядовитого гада, получения травмы.Здесь, прости господи, жанр в чём-то схожий.…Куда делась из меня моя жизнь, моя вера, моя радость?У поэта ещё точнее: "Как страшно, ведь душа проходит, как молодость и как любовь"».Захар Прилепин

Захар Прилепин

Проза о войне
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Семейщина
Семейщина

Илья Чернев (Александр Андреевич Леонов, 1900–1962 гг.) родился в г. Николаевске-на-Амуре в семье приискового служащего, выходца из старообрядческого забайкальского села Никольского.Все произведения Ильи Чернева посвящены Сибири и Дальнему Востоку. Им написано немало рассказов, очерков, фельетонов, повесть об амурских партизанах «Таежная армия», романы «Мой великий брат» и «Семейщина».В центре романа «Семейщина» — судьба главного героя Ивана Финогеновича Леонова, деда писателя, в ее непосредственной связи с крупнейшими событиями в ныне существующем селе Никольском от конца XIX до 30-х годов XX века.Масштабность произведения, новизна материала, редкое знание быта старообрядцев, верное понимание социальной обстановки выдвинули роман в ряд значительных произведений о крестьянстве Сибири.

Илья Чернев

Проза о войне