Жизнь продленная

Проснулся, как во все эти дни, рано и поздравил Лену с днем рождения. Объявил ей, не вылезая из-под одеяла, что дарю ей носки, кальсоны, свитер, валенки и купленный в Петропавловске платок. Почти все из подаренного — уже на ней. Поцеловались, улыбнулись друг другу и снова уснули, взявшись за руки.

Теперь она просит, по праву именинницы, картошки в мундире. Надо идти на палубу, разводить костерок и варить.

Простояв ночь, идем к месту высадки наших пассажиров. Сильно грохочет за бортом лед. Часто пароход вынужден отходить назад, чтобы, разогнавшись, пробить себе еще немного дороги во льду.

Всю ночь на носу работал какой-то механизм, производящий такой же шум, как домашние жернова. Хорошо под этот шумок спалось. Оказывается, это работали лебедки, чтобы не замерзли.

Жизнь на корабле в эти два дня почти парализовалась. Даже чаю сегодня не было — мороз, пурга, все кипятильники вышли из строя. Люди старались не вылезать из-под одеял, шинелей и другой одежды, наваленной на себя. Быть на палубе даже пять минут опасно — можно закоченеть. А вечером начали выгружать часть наших пассажиров. Делалось это так. На палубу спускали грузовую сетку, расстилали ее, грузили багаж очередной группы пассажиров, потом туда же становились и садились люди, сетку поднимали в воздух и спускали за борт в подошедшие к нему самоходные баржи. «Майна… Вира… Вира помалу…» Самое трудное — поймать момент, чтобы опустить сетку в баржу, которую шторм бросает вверх и вниз, мотает из стороны в сторону.

Весь лед вокруг дымится, ветер безумствует.

Второй раз баржи уже не смогли подойти из-за высокой волны.

Мы улеглись в перчатках, но Миклухо-Маклая продолжали читать.

5 ноября

Совсем трудно стало что-нибудь записывать. Мерзнут руки.

Сегодня закончили здесь высадку и выгрузку, и мы снялись с якоря. Только отошли от порта, стих ветер, появилось солнце. Люди ожили. Появился кипяток. Заиграла на корме музыка. Пароход отличным ходом, разрезая и раздвигая льдины, выскочил из замерзшего залива.

Вышли на палубу дети. Заглянули в столовку команды.

— Мамочка, они лапшичку едят, картошечку и борщ красненький!

Смелее стали появляться на палубе женщины. Тихо. Зорька заката. Говорят, что если такие дни будут, то жить можно.

Мы перебрались в более теплый (под каютами команды) трюм. И то, что можно сидеть без перчаток и без шапки, можно выйти на палубу и принести чаю, — все это доставляет настоящее, неописуемое наслаждение.

6 ноября

Полным ходом идем по сплошному льду. Моряки тоже спешат, боясь остаться тут на зиму, во льдах. Видели вблизи парохода трех белых медведей — самка с детенышами. Они очень спокойно шагали по льду, изредка оглядываясь на обмерзшее белое наше чудовище. Ни беспокойства, ни страха. Странно, однако, что в таком безжизненном ледяном пространстве может быть чье-то место обитания…

Говорят, до нашей бухты — 60 км. Настроение у всех приподнятое, и на палубе солнце. Пароход идет быстро, солидно, уверенно. Изредка его ощутимо толкают в бок крупные льдины.

Наконец пришли!

На катере, подошедшем к пароходу, был офицер, но по трапу подняться так и не смог — сильная волна. Катер отошел.

Бухта окружена голыми морщинистыми сопками, а сопки присыпаны серым снегом. Чернеют ряды домиков.

Я обратился к встречавшему нас офицеру, как быть дальше. Он ответил:

— Ночуйте здесь.

Ночуем и встречаем праздник, то есть просто не встречаем его, на пароходе.

Лена вышла на холодную, в инее, палубу только утром следующего дня. Кажется, ее совсем не интересовала здешняя земля. Но когда она осмотрелась, в глазах ее возник не то ужас, не то восторг.

— Это же луна!.. Ты никогда не смотрел на луну в телескоп?

Я покачал головой.

Смотреть в телескоп на луну мне еще не приходилось, однако и землю такую я видел впервые. Надо было еще приглядеться к ней, прежде чем что-то сказать.

17

…И была еще дорога по суше — к военному городку, возникшему среди белых сопок. Майор Доброхаткин, отдохнувший от качки, побрившийся и снова руководящий, раздобыл «студебеккер», Густов и Тихомолов помогли ему снять с парохода и погрузить в кузов машины весь его многоместный багаж.

— Теперь только бы привязать наши шмутки, — беспокоился хозяйственный майор.

Но начиналась пурга, и шофер нервничал.

— Сами сверху придавите, — распорядился он. — Залезайте, и поехали!

Мужчины начали подсаживать своих неуклюже толстых дам, надевших на себя все, что было с собой. У жены Доброхаткина оказался добротный армейский полушубок, и она, угнездившись в кузове у кабины, сразу затерялась среди других тюков, столь же округлых. Лену Тихомолову пожалел шофер:

— Возьмите мой полушубок, а то я вас не довезу. Замерзнете.

— А как же вы сами?

— Мне там жарко будет.

Доброхаткин, по праву старшего, сел рядом с водителем в кабину. Густов и Тихомолов садились последними, и им досталось небольшое узенькое пространство у заднего борта. Как в траншейке.