Жизнь продленная

Сразу за портовым поселком на них накинулся сильный боковой ветер из междугорья, которое называлось Гнилым углом. Здесь гуляла уже настоящая пурга. Дорогу пересекали небольшие сугробы с острыми спинками. В одном месте на таком заносе буксовала машина, но шофер «студебеккера» не стал останавливаться, а свернул на целину, где виднелись густо посеянные камни, и погнал себе дальше, не сбавляя скорости, в каком-то сосредоточенном заведенном порыве, главная мысль которого: только бы не остановиться!.. В кузове так трясло, что, казалось, кого-нибудь или что-нибудь обязательно выбросит на дорогу, а шофер и тогда не остановится, потому что он так заведен — не останавливаться! — и так будет действовать, что бы там ни случилось. И может, в этом было единственное спасение. Дорогу буквально на глазах затягивало все более резкими складками, по ней еще можно было проскочить только на таком бесшабашном рывке. Другие водители тоже спешили, каждый в своей манере, потому что им было приказано, да и сами они прекрасно понимали: людей с «Чайковского» надо как можно скорее привезти в тепло, накормить горячей пищей. Об этом драматическом рейсе все были здесь наслышаны и встречали натерпевшихся горя поздних пассажиров с искренним сочувствием, с готовностью всем помочь, всем поделиться. Как когда-то челюскинцев.

Особенно сложным и опасным оказался небольшой участок дороги, вырубленный в прибрежной скале, уже далеко от порта. Здесь шофер только чутьем угадывал, где кончается занесенное полотно дороги и где таится под снегом опасный обрыв к морю. Был момент, когда шофер приоткрыл свою дверцу и выставил ногу в сером валенке на подножку. Уж не для того ли, чтобы попроворнее выскочить, если машину вдруг потянет под откос?.. Увидев это, Глеб надолго, как под водой, затаил дыхание и крепко обхватил рукой Лену.

Лена посмотрела на него с благодарностью, хотя и не знала истинной причины этого движения…

Как въехали в поселок, никто не заметил — пурга стала уже плотной и густо затушевала окраинные домишки и утепленные палатки, похожие на зимние фронтовые блиндажи. Но зато уж когда Тихомоловы оказались в своей маленькой комнатке со стенами и потолком, с твердым, устойчивым полом под ногами, с натопленной печкой, перед которой лежали еще и запасные дрова, вернее сказать, строительные остатки, — когда они все это увидели и осознали, их охватила долгожданная, выстраданная и оттого не слишком бурная радость.

— Неужели приехали? — пожалуй, еще не вполне веря этому, спросила Лена и опустилась на постельный тюк.

В комнате дежурил присланный заботливым начальством солдат-сапер, и он сразу же отправился, попросив разрешения, за обедом. Глеб тем временем соорудил из трех чемоданов стол — два поставил на попа, третий, плоский, положил сверху вместо столовой доски.

— Подожди, я скатерку постелю! — вскочила, захлопотала тут и Лена.

И боже ты мой, какой это был обед! Неторопливый, по-полярному, даже по-дикарски обильный, на чистой скатерти и с удивительно интересным собеседником солдатом, который сообщал то неожиданное, то обыденное, но весь смысл речей сводил к той простейшей успокоительной истине, что «жить можно и тут».

Лене очень понравился разговор солдата и сам солдат, а тот вдруг расщедрился и притащил откуда-то самодельное, из оцинкованного железа корыто, скорее даже — ванночку, с высокой спинкой. Оказывается, саперам пришлось осваивать здесь и такое производство, потому что не каждая офицерская семья догадалась прихватить с собой стиральное корыто или детскую ванночку.

Лена чуть не расплакалась от благодарности.

— У нас теперь есть в чем купать нашу Наташку! — сказала она Глебу, когда солдат ушел.

— Может, начнем это дело с мамы? — предложил тогда Глеб.

— Ты думаешь — можно?..

Вместе они натаскали свежего, наметенного прямо к дверям снега, натопили комнату и одновременно натопили из снега воды. Уже поздней ночью, немного стесняясь и тайно любуясь друг другом, помогая друг другу, они вымылись. Оделись в чистое, в Крыму стиранное, белье и легли в такие же, с остатками сухого крымского тепла, простыни. Впервые за три месяца остались одни в четырех стенах. Без соседей по вагону. Без соседей по широким трюмным нарам. Без второго этажа нар над собой.