Жизнь продленная

Прошлой ночью в четвертом часу утра я выходил на палубу. Увидел удивительную луну — никогда в жизни такой не видал. Узкая, как совершенно изношенный серп, она стояла так низко над морем, что касалась одним рогом волн. Вообще все было очень красиво. Поставленный на рукоять ковш Большой Медведицы, какая-то очень яркая звезда над горизонтом и рядом с нею эта луна — не то серп, не то позолоченное крыло чайки, не то далекий вечерний парус, освещенный давно закатившимся, загоризонтным солнцем… А то вдруг померещится крымская степь, которой не успел как следует полюбоваться и уже оставил.

Лена и та похвалила вчера снежные сопки, подрумяненные уходящим солнцем. А до этого она все, что не крымское, просто не хотела признавать красивым.

Стоя на корме, можно видеть, как неглубоко сидящий, ввиду недогрузки, винт чертит в воде быструю и светлую, молниеобразную спираль.

В твиндеке с железного нашего потолка беспрерывно каплет. Ночью проснешься, прислушаешься, и кажется, будто это редкий тихий дождь шуршит по невидимой листве в далеком детстве.

1 ноября

Дует отчаянный норд. Потолок замерз узорами, и с него больше не каплет. Сильный холод. Вчера миновали какой-то мыс — весь из белых конусов и сахарных голов. Белая земля. Страна зимы.

Рядом с каким-то мысом, отдельно от него, стояла в море белая стройная скала, похожая на женщину в накидке. Снежная невеста.

За вторые сутки пройдено 260 миль — уже меньше, чем за первые. Сильный встречный ветер!

В носовой части замерзла вода в трубах кипятильника. Остался один бак на корме, и к нему стоит огромная, дышащая паром очередь.

Килевая качка окончательно выматывает силы из моей Лены. Любой организм имеет предел выносливости, и мне временами бывает страшно… Если мы доедем до места, я никогда не должен забыть, сколько она приняла мук. Она может называться святой за это, а я — в вечном долгу перед ней.

После 12-ти часов

Пройдена еще 261 миля. Раздают индивидуальные спасательные средства — ожидается усиление шторма. А вокруг холодное-холодное море. Вряд ли в нем проживешь больше часа.

Говорят, что похолодание вызвано наплывом полярных льдов. Вот где еще трудности самые трудные — льды и холода. Навигация в этих водах по срокам уже закончена.

Пароход идет вздрагивая. Когда винт выскакивает из воды, весь корпус корабля трясется. Потом нос поднимается, корма уходит в воду вместе с винтом, и опять продолжается равномерное биение сердца машины, которое хорошо слышно, когда находишься в утробе.

«И все-таки, все-таки впереди… огоньки!»

2 ноября

Здоровенный ветер и полное небо звезд. На палубе много мокрого снега. Открыть дверцу в трюм — уже не легкое дело. Крякают бедные утки, которых везет кто-то с собой в клетке-ящике. Особенно достается им в такую вот погоду и еще тогда, когда моряки моют палубу, поливая ее сильными струями воды. А между тем если они выживут, то, может быть, станут первыми домашними утками на Чукотке.

Шторм и пурга. Пароход в инее. Ветер страшный. Трясет (из-за винта) отчаянно. Порою удары волн бывают настолько сильными, что кажется, они способны переломить пароход. В такие минуты он весь ходит ходуном и долго не может успокоиться.

Поговаривают, что эти теплоходы «либерти» американцы строили с большой поспешностью, подгоняемые совершенно неслыханными прибылями, и поэтому сразу же начались аварии. Еще во время войны специальная комиссия будто бы установила. Что каждый пятый из построенных теплоходов нельзя было выпускать в море…

А что, если наш «Ленинград» тоже пятый?[1]

3 ноября

Качает и качает, трясет и трясет пятые сутки подряд. Вчера началась бортовая качка. Поползли, посыпались чемоданы, рядом с которыми мы соседствуем на нарах. Никакие перестановки и ухищрения не помогли. Пришлось упереться ногой в стойку и спиной держать чемоданы. И так всю ночь. Во всем теле такая усталость, что кажется, оно может разъединиться в суставах. Невольно думается, что нечто похожее может произойти и с нашим кораблем: усталость конструкций — и конец.

Утро

Говорят, крутимся где-то возле порта и не можем подойти. Пурга. Пароход гудит через каждые 3—5 минут. Вдруг наступает просвет, но ненадолго, все снова тонет в белесом мраке.

Временами сквозь ветер слышится с палубы шум человеческих голосов, а то вдруг почудится, что кричит над морским свирепым простором брошенный ребенок…

Вечер

Вошли в сплошные льды. Холод. 12 баллов. А Лена, поев картошки, которую я сварил на корабельном камбузе, и попив чаю, в очереди за которым я приморозил пальцы, вспоминает Крым с его бархатным морским ветром.

Сосед Гриша Сырелевич залез с головой под одеяло и требует, чтобы я продолжал читать дневники Миклухо-Маклая. Мерзнет он отчаянно, а в корзине везет перину — подарок тещи. Когда его спросили, почему он не достает перину, он ответил:

— Ну да, пачкать еще!

Кто-то пошутил:

— Она же ему вместо жены дадена.

4 ноября