«Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

Кому-то удалось выхлопотать, чтобы Театр оперы и балета (бывш. Мариинский) прислал нам маскарадные костюмы. Они были изрядно измяты, и надо было их поправлять и гладить. Гладильную доску приспособили в моей узкой и длинной комнате. Дом искусств обслуживали бывшие лакеи и швейцары Елисеева. В этот вечер кто-то спросил у старого лакея Ефима, где сейчас Мандельштам, и получил изысканный ответ: «Господин Мандельштам у госпожи Павлович жабу гладят» (жабо). Это стало потом ходовым словом.

Пришел Блок, посмотрел на нашу костюмерную и выбрал для себя темно-синее домино[63].

Зал был убран с убогой нарядностью – бумажные розы, гирлянды и елочные ветки… Слабо горели электрические лампочки. Жалкие маскарадные костюмы… Многие маски в шинелях, в домодельной обуви на войлочных подметках… Шумная толпа. Торжественный полонез. Впереди Пяст ведет высокую, статную даму. Рядом суровый и чистый профиль Блока. Когда Александр Александрович снял маску, внимание было обращено на него” (297, с. 493).

Приведем также с небольшими сокращениями главку “Маскарад на Миллионной” из поэмы Павлович “Воспоминания об Александре Блоке” (1946):

Все снится мне за мглою влажной
Неугомонный пестрый бал:
Гирляндой яркой роз бумажных
Разубранный убого зал,

<…>

И обуянный, и безумный,

Весь в упоении стихом,
Шел Мандельштам на праздник шумный
Полубиблейским женихом.

Он шел в толпе, как бы незрячий,

Покачивая головой,
Хранитель слов, а не растратчик,
Навек сдружившийся с Невой.

Ларисы Рейснер облик стройный

В круженье медленном мелькал
И красотою беспокойной
О Каспии напоминал.

И Ходасевич, едкий, терпкий,

Со скуки забредя в тот зал,
Острот небрежных фейерверком
Кружок соседей ослеплял.

И Пяст с учтивостью старинной

Вел даму статную и ей
Невразумительно и длинно
Твердил о верности своей.

В прорезах окон вихорь белый

Мелькал, как белое крыло.
Вокруг Столпа метель кипела,
Всю ночь по улицам мело,

<…>

Всю ночь над городом Петровым

Летел протяжный вьюжный звук…
Вот профиль чистый и суровый,
Вот капюшона полукруг!

Похож на Данта, строгий, темный,

Средь этих праздничных огней,
Он отвечал на взгляд нескромный
Улыбкой мертвенной своей.

<…>

(298, с. 34–36)

Сам Блок, чей образ возникает в двух последних процитированных строфах поэмы Павлович, в записной книжке отметил, что на маскараде было “скучно” (55, т. 7, с. 396). Сравните также в дневнике А. Оношкович-Яцыны: “Веселье было какое-то притянутое за волосы, и я холодно поедала ужин и пирожные” (289, с. 395). Приведем также фрагмент из письма Ходасевича к Г. Чулкову, датированного 20 января 1921 г.: “Здесь все говорят только об эротических картинках, ходят только на маскарады, все влюблены, пьянствуют и «шалят» <…> И волна эта захлестнула, кажется, даже Блока. Об его синем домино рассказывают, к<а>к о событии дня” (56, с. 519).

Маскарад в школе ритмического танца на Миллионной улице не следует путать, как это часто делается даже в исследовательской литературе, с маскарадом 5 февраля 1921 г. в Институте истории искусств (Исаакиевская площадь, д. 5); см. о нем: 289, с. 397.

С. 217Мандельштам почему-то решил, что появится на нем немецким романтиком… – …принес откуда-то большой пакет, завернутый в простыню. – Напрашивается предположение, что Мандельштам просто выбрал себе костюм из набора, предоставленного Мариинским театром.

С. 217 – Всегда вспоминаю пословицу “L’habit fait le moine”… — “Одежда делает монахом” (фр.). Наряду с таким вариантом французской пословицы распространен и другой, противоположный по смыслу: L’habit ne fait pas le moine – Одежда не делает монахом (см.: 434, p. 1966).