«Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

“Сегодня выступают представители всевозможных направлений, всевозможные – исты: неоакмеисты, футуристы, имажинисты, импрессионисты, экспрессионисты и, наконец, пролетарские поэты. <…> Когда дело дошло до футуристов, публика потребовала Маяковского, имя которого значилось в программе, но его не оказалось, и его произведения читал артист Гаркави. – Затем имажинисты. Они начинают свое выступление вчетвером. Взобравшись на стол, Шершеневич, Мариенгоф, Есенин и Кусиков торжественно прокричали свое четверостишье, после чего Шершеневич выступает с программой имажинистов, очень остроумной, основная мысль которой, конечно: нет литературы, нет искусства, кроме имажинистского. В середине его речи произошел инцидент. Появляется Маяковский. Аудитория требует, чтобы он выступил. Шершеневичу приходится слезть со стола, куда в свою очередь взбирается Маяковский. Но вместо футуристических откровений он заявляет, что считает сегодняшний вечер пустой тратой времени, в то время как в стране разруха, фабрики стоят, и что лучше было бы создать еще один агитпункт (агитационный пункт), чем устраивать этот вечер. Трудно себе представить, какой протест вызвали эти слова. Свистки и крики «здесь об искусстве говорят, а не митинг» не дают Маяковскому продолжать свою речь, он спускается со стола, но в ту же минуту начинают его бурно вызывать. Он пытается говорить на прежнюю тему, но повторяется та же история. Когда Маяковский в третий раз очутился на столе, он, махнув рукой, стал читать «150 000 000» (его новая большая поэма) при одобрительных замечаниях публики «давно бы так». Немного спустя еще инцидент. Есенин в своем стихотворении допустил довольно свободные выражения, и второе ему не дают читать. Тогда Шершеневич заявляет буквально следующее: «Я стащу со стола за ноги всякого, пока Есенин не прочтет своего второго стихотворения». И делать нечего, публика, хоть и шикала, но выслушала” (205, с. 397).

Хотя Анатолий Борисович Мариенгоф (1897–1962) и упоминается в этих воспоминаниях в качестве участника вечера, он, в отличие от Сергея Александровича Есенина (1894–1924), в этом вечере участия не принимал. По-видимому, в сознании М. Треплова и О. (но не Павлович в октябре 1920 г.) этот вечер смешался со вторым вечером “О современной поэзии”, который состоялся в Политехническом музее 23 ноября 1920 г. В нем приняли участие и Маяковский, и имажинисты – И. Грузинов, С. Есенин, А. Мариенгоф, В. Шершеневич (211, с. 668–669). Судя по всему, на этом вечере скандал между Маяковским и имажинистами вошел в свою новую фазу.

Маяковский не был автором немудрящего каламбура “Коммуна! Кому – на! Кому – нет!” Этот каламбур был широко распространен среди населения еще в годы Гражданской войны. Сравните, например, его фиксацию в “Белой гвардии” Булгакова (речь идет о событиях 1918 г.): “Елена Васильевна любит нас сильно. Кому – на, а кому – не” (74, с. 444). У Маяковского действительно была вставная челюсть, но он наверняка не стал бы хвастаться ею на публичном вечере. Сравните со свидетельством С. Эйзенштейна, который упоминает “обе вставные челюсти Маяковского (тайна, ревниво охранявшаяся у нас в недрах ЛЕФа…)” (421, с. 132).

С. 268Все надо уметь делать самому. Толстой прав… – Речь идет о системе взглядов позднего Льва Толстого. Сравните, например, в его дневнике запись, сделанную в марте 1884 г.: “Странно кажется, но первое, что нам надо делать – это прежде всего служить себе. Топить печи, приносить воду, варить обед, мыть посуду и т. п. Мы этим начнем служить другим” (372, т. 49, с. 77).

С. 268Ах, вот он о чем… – …но им завладел Гумилев. – См. наш комментарий на с. 541.

С. 268Все к лучшему в этом лучшем из миров! – Крылатая фраза, восходящая к произведению Вольтера (Voltaire, имя при рождении Франсуа-Мари-Аруэ; 1694–1778) “Кандид, или Оптимизм” (“Candide, ou l’Optimisme”) (1759).

С. 269Я встаю и на носках, чтобы не шуметь, подхожу к дверям соседней гостиной. – Судя по мемуарам Павлович, диспозиция во время чтения Мандельштамом стихов была иной – Блок сидел рядом с ней:

“Наиболее интересен был вечер, на котором впервые после своего возвращения в Петроград выступал О.Э. Мандельштам. Блок слушал его с большим интересом, особенно его стихи о Венеции, напоминавшие Александру Александровичу собственные венецианские впечатления.

С первого взгляда лицо Мандельштама не поражало. Худой, с мелкими неправильными чертами… Но вот он начал читать, нараспев и слегка ритмически покачиваясь. Мы с Блоком сидели рядом. Вдруг он тихонько тронул меня за рукав и показал глазами на лицо Осипа Эмильевича. Я никогда не видела, чтобы человеческое лицо так изменилось от вдохновения и самозабвения. Это поразило и Александра Александровича” (297, с. 472).