Жизнь проста. Как бритва Оккама освободила науку и стала ключом к познанию тайн Вселенной

Впрочем, не важно, был ли Лайель согласен с выводами автора или нет, статья Уоллеса произвела на него впечатление, и он порекомендовал прочесть ее своему другу. Похоже, что Дарвина она заинтересовала гораздо меньше, если судить по его заметкам на полях. Он пишет: «Все это опять о сотворении мира», упуская при этом главное в гипотезе Уоллеса – «естественный процесс постоянного вымирания и творчества [появления] видов». Дарвин подытоживает: статья не содержит «ничего нового», однако, как будто возражая самому себе, оставляет еще одну заметку на полях статьи Уоллеса. Там, где тот пишет, что виды в окаменелостях, относящихся к одному геологическому периоду, обнаруживают больше сходств, чем те, которые относятся к разным периодам, Дарвин задает вопрос: «Может ли это быть правдой?»[378]

Год спустя, в апреле 1856 года Лайель с женой навещают семью Дарвина в поместье Даунхаус. Они много говорят о статье Уоллеса, и Дарвин признается, что ранее уже получал письмо от Уоллеса (правда, к тому времени оно затерялось), в котором тот спрашивал его мнение по поводу Саравакского закона и сожалел, что его статья была встречена сдержанно. Лайель, обеспокоенный тем, что его друга могут опередить, порекомендовал Дарвину напечататься как можно скорее. Впоследствии он писал, что они с Дарвином обсуждали «[теорию] мистера Уоллеса о возникновении [новых] видов и что [по его мнению] отмечаемое Уоллесом сходство видов, существовавших в близких по времени геологических периодах, объясняется теорией естественного отбора»[379].

Интерес Лайеля побудил Дарвина написать Уоллесу письмо, в котором он сообщил, что рукопись была прочитана и по достоинству оценена авторитетными людьми, в частности Лайелем. Что касается его личного мнения, то, как пишет Дарвин, «я признаю истинность почти каждого слова»[380]. Затем он продолжает:

Нынешним летом исполнится 20 лет (!) с тех пор, как я завел свою первую записную книжку по вопросу о том, чем и каким способом разнятся друг от друга виды и разновидности. Теперь я подготовляю мой труд к печати, но предмет столь обширен, что хотя я и написал уже множество глав, но не предполагаю печатать его раньше чем через два года.

Может быть, в этом письме Дарвин вежливо намекал Уоллесу, чтобы тот держался подальше от его теории? Если это действительно так, то Уоллес не уловил намека или сделал вид, что не уловил. В конце письма Дарвин попросил Уоллеса приобрести для него образцы любых пород домашней птицы, какие ему встретятся.

Тем временем на Малайском архипелаге Уоллес отправляется к югу от Борнео на остров Бали, а оттуда на восток к острову Ломбок через опасный Ломбокский пролив, известный своими сильными течениями и водоворотами. Он пересекает пролив на шхуне с командой яванских моряков, которые утверждают, что «их море всегда голодное и готово проглотить любого, кто попадется». К счастью, в тот день море оказалось не таким голодным, и после захватывающего дух плавания он сходит на берег в Ломбоке и отправляется исследовать остров. Уоллес с удивлением отмечает, что, хотя он находится всего в 20 милях к востоку от Бали и даже видит его с берега, здесь, на Ломбоке, своя экосистема: медососовые, белые какаду, пчелоеды и кукабары, типичные для Австралии и обычно не встречающиеся в западной части архипелага. На Ломбоке он повсюду находит виды, идентичные или родственные тем, что составляют фауну Австралии и соседних с ней островов. Так неожиданно для себя Уоллес обнаруживает биогеографическую границу, которая сегодня носит название «линия Уоллеса» и разделяет Малайский архипелаг на две части – северо-западную, где преобладает типичная для Азии флора и (особенно) фауна, и юго-восточную, где флора и фауна носит австралийский отпечаток. Это открытие удивительным образом подтверждало четвертый аргумент Уоллеса, основанный на фактах естественной истории: на территориях, «отделенных одна от другой широким морем или высокими горами», флора и фауна отличается, но имеет сходные черты.