Многое, что по тем или иным причинам не уместилось в «Историю…», вошло потом в «Капитанскую дочку». В. И. Даль рассказывает, как Пушкина водили осматривать «золотой дворец» Пугачева. В гл. XI «Капитанской дочки» читаем: «Нас привели прямо к избе, стоявшей на углу перекрестка. У ворот стояло несколько винных бочек и две пушки <…> Я вошел в избу, или во дворец, как называли ее мужики. Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотою бумагою; впрочем, лавки, стол, рукомойник на веревочке, полотенце на гвозде, ухват в углу и широкий шесток, уставленный горшками, — все было как в обыкновенной избе». Это живое впечатление. Равно, как и многое другое в повести, включая название крепости Белогорской, которое придумано не «просто так», а восходит к меловым горам, веденным Пушкиным на берегу Урала. Из Оренбурга Пушкин съездил еще за 300 верст «большой Уральской дорогой» в Уральск, где продолжал свои расспросы, порой с удивлением убеждаясь, что не только память о Пугачеве сохранилась, но и любовь к народному вождю. «В Уральске жива еще старая казачка, носившая черевики его работы», — пишет Пушкин. На вопрос приезжего: «Каков был Пугачев?», она ответила: «Грех сказать… на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал».
23 сентября Пушкин выехал из Уральска. Он уже давно покинул пугачевские места, когда В. А. Перовский получил по инстанциям очередную бумагу о секретном надзоре «за образом жизни и поведением» Пушкина (№ 18). Резолюция В. А. Перовского на этом документе: «Отвечать, что сие отношение получено через месяц по отбытии г. Пушкина отсюда, а потому хотя во время кратковременного его в Оренбурге пребывания и не было за ним полицейского надзора, но, как он останавливался в моем доме, то я тем лучше могу удостоверить, что поездка его в Оренбургский край не имела другого предмета, кроме нужных ему исторических изысканий». 29-го еще раз заехал в Языково близ Симбирска, где на этот раз нашел в сборе все семейство, 30-го выехал в Болдино. Не доезжая верст двенадцать до Болдина, он встретил на почтовой станции своего кавказского знакомого К. И. Севостьянова. Тот позднее вспоминал, как Пушкин «рассказал свежие впечатления о путешествии своем по Оренбургской губерний, только что возвратившись оттуда, где он собирал исторические памятники, устные рассказы многих свидетелей того времени, стариков и старух, о Пугачеве. Доверие, произведенное к себе этим историческим злодеем во многих невеждах, говорил Пушкин, до такой степени было сильно, что некоторые самовидцы говорили ему с полным убеждением, что Пугачев был не бродяга, а законный царь Петр III и что он только напрасно потерпел наказание от злобы и зависти людей. Пушкин в эти часы был чрезвычайно любезен, говорлив и весел». Оставив в стороне собственные убеждения мемуариста, прислушаемся к его словам о настроении Пушкина… 1-го октября он был уже «в своей избе». Короткая, без долгих остановок поездка эта дала необычайно многое — она подготовила «второе Болдино».
Бытовой дневник болдинского октября — в письмах поэта к жене (№ 19, 21–25). К нему можно только добавить, что Пушкин мечтал о воссоединении всех частей Болдина и вел переговоры с наследниками дядюшки Василия Львовича о покупке их доли имения — но безрезультатно. Что касается дневника творческого, то над его воссозданием бьются пушкинисты много десятилетий. Предварительные итоги их трудов выглядят примерно так.