Жизнь Шарлотты Бронте

Позволь мне еще раз поблагодарить тебя, дорогая Э., за твою доброту ко мне, которую я никогда не забуду. Как, по-твоему, все выглядели у тебя дома? Папа нашел меня несколько окрепшей и сказал, что глаза у меня не такие ввалившиеся».

«14 июля 1849.

Я не очень люблю сообщать о себе. Я предпочитаю забывать о себе и говорить о чем-нибудь более веселом. Моя простуда, где бы я ее ни подхватила, в Истоне или в другом месте, все еще не прошла. Сперва заболела голова, потом горло, а затем я почувствовала боль в груди и появился кашель, правда, самый легкий, который до сих пор иногда мне досаждает. Боль между лопатками также очень меня удивила. Не говори ничего об этом, признаюсь, я слишком склонна нервничать. Эта нервозность – чудовищный фантом. Я не смею рассказывать ни о каком недомогании папе, его тревога меня невыразимо мучает.

Моя жизнь протекает так, как я и ожидала. Иногда, просыпаясь утром, я знаю, что Одиночество, Воспоминания и Тоска будут в течение дня практически моими единственными компаньонами, что вечером я лягу с ними спать, что они долго не дадут мне забыться, и что назавтра я проснусь и обнаружу их снова, и иногда, Нелл, мне от этого тяжело на душе. Но я пока еще не сломлена и не лишена ни гибкости, ни надежды, ни некоторых устремлений. У меня есть еще силы бороться за жизнь. Я сознаю и могу признать, что и у меня есть утешение и удачи. Я все еще могу двигаться дальше. Но я надеюсь и молюсь, чтобы ни ты, ни кто-либо, кого я люблю, не оказался на моем месте. Сидеть в пустой комнате – тиканье часов разносится по безмолвному дому – и наблюдать, как перед умственным взором проходят все события последнего года, с его ударами, страданием, потерями, – это пытка.

Я пишу тебе открыто, так как я верю, что ты меня правильно поймешь, что ты не будешь бить тревогу или считать, что мне хуже, чем на самом деле».

Глава 4

Роман «Шерли» был начат вскоре после публикации «Джейн Эйр». Если читатель обратится к моему рассказу о школьных днях мисс Бронте в Роу-Хед, он увидит, что все в округе той школы было связано с бунтами луддитов, и узнает, что рассказы и анекдоты о том времени все еще занимали воображение обитателей близлежащих деревень; сама мисс Вулер и старшие родственники многих ее школьных приятельниц знали участников тех зловещих мятежей. То, что Шарлотта услышала там в детстве, всплыло в ее памяти, когда, уже будучи взрослой женщиной, она искала тему для своего следующего произведения, и она направилась в Лидс за архивными номерами «Меркури» за 1812, 1813 и 1814 гг., дабы проникнуть в дух того насыщенного событиями времени. Ей не терпелось описать то, что она знала и видела, включая и характер Западного Йоркшира, для чего любая повесть о луддитах предоставила бы прекрасный материал. Основная идея каждого персонажа в «Шерли» была взята из жизни, хотя происшествия и ситуации были, разумеется, воображаемыми. Она думала, что если они будут иметь своим источником исключительно воображение, она сможет черпать в реальности, не рискуя опознанием, но в этом она ошибалась: ее зарисовки были слишком точны. И из-за этого у нее иногда возникали трудности. Разные люди узнавали себя, или их узнавали другие в ее подробных описаниях их внешности, манеры поведения и образа мыслей, хотя они оказывались в новых ситуациях и были выведены в сценах, существенно отличающихся от того, что происходило в их настоящей жизни. Случалось, что мисс Бронте была поражена силой или особенностями характера кого-либо из своих знакомых; она подвергала его искусному и энергичному изучению и анализу; достигнув сердцевины, она брала ее за основу воображаемого персонажа и развивала его, таким образом поворачивая вспять процесс анализа и бессознательно воспроизводя то же самое внешнее развитие. «Три викария» были подлинными людьми, которые слонялись по Хауорту и окрестностям. Их восприятие было настолько притуплено, что после первого порыва гнева, вызванного тем, что их поведение и привычки были зафиксированы на бумаге, они охотно развлекались, называя друг друга именами, данными им Шарлоттой. «Мистер Прайор» был хорошо знаком многим, и они с любовью относились к прототипу. Вся семья Йорков, как меня уверяли, представляла собой почти дагерротипные портреты. Более того, по словам мисс Бронте, до публикации она послала отдельные части романа, в которых появляются эти замечательные персонажи, одному из сыновей; прочитав их, он просто заметил, что «она не показала их достаточно сильными». Я подозреваю, что все, имеющее отношение к правде в характерах героев двух ее романов, было списано с разных сыновей. Они ведь были практически единственными молодыми людьми, которых она хорошо знала, кроме своего брата. Семью Бронте связывала с их семьей горячая дружба и еще большее доверие, хотя их общение часто прерывалось и было нерегулярным. Они питали друг к другу теплые чувства.