Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной»

Автографический текст был написан, как видно, стремительно, с небольшим числом исправлений и вставок (на одной из которых мы специально остановимся). Начинается он так: «Была уже вторая половина мая, а Вронской с Анной не переезжали ни на дачу, ни в деревню, а продолжали жить в Москве, хотя в Москве им делать было нечего»[578]. Публикация романа еще далеко не началась, хронология действия по ходу дальнейшего писания и дописывания в течение трех с лишним лет еще будет уточняться и усложняться, но время и антураж трагической развязки автор уже прозревает ясно — жаркий конец весны, душная и пыльная Москва. Содержание редакции вообще во многом (не во всем!) предвосхищает ОТ: Анна и Вронский живут вместе, у них маленькая дочь, но Анна формально остается женой Каренина. Повествование внимательно к континуитету сюжета, насколько тот уже оформился. Так, одна из деталей внешности в эпизоде, где Анна «быстро причесала свои особенно вившиеся и трещавшие под гребнем, отросшие уже до плеч волоса»[579], отсылает к тому моменту в предшествующем действии, когда вскоре после родов и болезни, то есть незадолго до ухода от мужа, ей остригают ее своевольные волосы (реплика Вронского в ОТ: «Я не узнаю тебя с этими короткими волосами. Ты так похорошела. Мальчик» [409/4:23]), и длина новой шевелюры — «до плеч» — подсказывает, что те, кульминационные, события произошли год с небольшим, но едва ли два года назад[580].

С точки зрения темы развода эта редакция видится этапом в выборе автора — надолго растянувшемся, не единовременно сделанным — между первоначальным, 1873 года, сюжетом с состоявшимся разводом и будущим книжным сюжетом с отказом выздоровевшей Анны от законного расторжения брака с Карениным. Готовясь или уже начав писать этот дальнозоркий черновик трагической развязки, Толстой, должно быть, перечитал самый ранний, 1873 года, набросок этого места романа. В нем Анна, хотя и законно венчанная с Удашевым, но давимая остракизмом света, заводит знакомства в плебейской для ее прежнего статуса среде умствующих прогрессистов, борется с соблазном поощрить влюбленность в себя бывшего сослуживца мужа, все того же Грабе (предшественника Яшвина в другом месте ДЖЦР и в ОТ), и, отправившись к старой княгине, матери Удашева, молить о том, чтобы та содействовала признанию светом их брака, встречает злобный отпор и читает в ее глазах совет уйти из жизни[581].

Спустя свыше полугода, на стадии создания ДЖЦР, последний лист этой рукописи, где несколькими ключевыми фразами намечалась сама сцена с Анной, бросающейся под поезд, был переложен в конец нового черновика (рукописи 102)[582] на правах строительных подмостков: Толстой пока сосредотачивается на детальном описании движения Анны к самоубийству, и новый, развернутый вариант описания акта суицида так такового появится нескоро — в следующей, 1877 года, редакции этих глав[583]. Вообще же ни один из перечисленных выше моментов и мотивов самой ранней редакции, несмотря на пересмотр сюжета и характеристики героев, не исчезнет бесследно в ходе дальнейшего писания.

Вчитаемся теперь в самый текст рукописи-автографа 102. Одно из его отличий от ОТ и одновременно одна из особенностей, которые служат датирующими признаками рукописи, состоят в том, что Анна этой редакции способна испытывать искреннее сострадание к Каренину. На первых же страницах она предстает терзаемой фактически двуединым переживанием:

Все опять разрушилось, и она осталась одна с своей беспредметной ревностью и другим чувством, совершенно особенным от ревности, но которое всегда соединялось с нею, — чувство раскаяния за все зло, которое она сделала Алексею Александровичу. «Погубила его и сама мучаюсь. Сама мучаюсь и его погубила».

Так соединялись в ее душе эти два чувства[584].

Раскаяние и эмпатия такого рода слишком диссонируют с трактовкой отношения Анны к Каренину на большем протяжении ОТ, и уж во всяком случае во второй половине романа, к работе над которой для скорейшего напечатания автор вплотную приступил весной 1876 года[585].