Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной»

На той самой встрече за чаем, вскоре после которой рушится последний разделявший их барьер, Анна еще пытается укорить Вронского известием, что «Кити Щербацкая совсем больна» (136/2:7). Очевидно, что события, описанные в Части 1, случились лишь полтора или два месяца назад, в зиму, что еще длится[633]. Это становится еще очевиднее из заключительного абзаца главы: Вронский, добившись молчаливого признания Анны в любви к нему, едет домой, «счастливый сознанием того, что в нынешний вечер он приблизился к достижению своей цели более, чем в два последние месяца» (139/2:7)[634]. Безоглядное сближение, как можно предположить, приурочено к отъезду Каренина: «с открытием весны» (под чем в данном случае надо понимать конец апреля — начало мая) тот уезжает из Петербурга «на воды за границу поправлять свое расстраиваемое ежегодно усиленным зимним трудом здоровье» и возвращается только в июле (193/2:26). Именно тогда, в середине лета, в самый день скачек, Вронский узнаёт от Анны о ее беременности (181/2:22). Среди зрителей на скачках мы видим беззаботного Стиву Облонского (187/2:24; 200/2:28), который еще в начале лета посылает из Петербурга письмо Левину — оно «дойдет» уже в начале Части 3 — с просьбой навестить Долли, проводящую с детьми лето в имении, еще не пущенном по ветру мужем (245/3:6; 247/3:7). В своей персонажной функции связного между главными сюжетными линиями Облонский удостоверяет, что петербургское лето Анны и Вронского и деревенское лето других героев в Части 3 — это первое лето по календарю АК. Эта хронология линии любовников выдерживается и в том сегменте романа, который был выпущен уже в начале 1876 года, — втором «сезоне». Достаточно напомнить, что роды Анны, в согласии с предыдущим развитием событий, приходятся на середину зимы — следующей, второй для всех персонажей романа, зимы (4:17)[635].

К какому же темпоральному плану повествования надо отнести «почти целый год» обуздываемого взаимного вожделения? Обращение к генезису этого фрагмента позволяет поставить вопрос иначе. Единственной сохранившейся рукописью, соответствующей главе 11 (а также 10‐й) Части 2 ОТ, является черновой автограф, который заключает в себе исходную и следующую за нею версии сцены с новоявленными любовниками. Вот как первоначально читался интересующий нас зачин:

То, что почти год для него составляло одно, исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему силу жизни, — желанье это то, что для нее составляло мечту обворожительную, недостижимую по своему счастию, — это желанье было достиг[нуто] удовлетворено[636].

Помимо любопытного разночтения: «почти год» в автографе и «почти целый год» в ОТ, — для осмысления этого места имеет, на мой взгляд, значение ход времени самого автора. И нижний, и верхний слои автографа датируются концом зимы — первой половины весны 1874 года, когда после сдачи Части 1 в пробный набор Толстой приступил к переработке и расширению зимних петербургских глав Части 2[637]. Герой на той стадии работы — и это выступает датирующим признаком процитированной рукописи — вновь именуется прежним, передающим его маскулинность вариантом фамилии — Удашев (прежде чем окончательно стать Вронским через несколько недель или пару месяцев)[638]. Сама эта вереница изменений имени протагониста подчеркивает извилистость траектории, по которой автор продвигался к созданию хотя бы начерно одной из самых драматически заряженных сцен, к самому нерву завязки будущей трагедии. На тот момент, когда была набросана первая редакция этой сцены, Толстой — о чем уже шла речь выше — полагал, что его труд над АК близок к финишу, что в сооружении остается заполнить только некоторые пустоты: многие дальнейшие блоки романа, включая главы о самоубийстве Анны, были уже разработаны довольно детально. (При этом «почти год» ожидания довершения страсти не стыкуется с календарем романа в редакции 1874 года — насколько она поддается воссозданию — так же, как и в ОТ.)