Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной»

Одна из этих бумаг была донесение о мерах, принятых для орошения полей Зарайской губернии. А. А. прочел ее и опять улыбнулся. Опять его озарила мысль. Нынче решительно был счастливый день. Мысль, озарившая А. А., состояла в том, чтобы поднять дело орошения полей Зарайской губернии и этим доказать свою либеральность решительность и ненависть ко всем бумажным фальшивым делам. Дело орошения полей Зарайской губернии было дело, начатое предш[ественником] предш[ественника] А. А. Оно состояло в том, чтобы провести кана[лы] и сделать места плодород[ными]. На это дело было потрачено много денег и продолжали тратить, но все давно уже убедились, что ничего сделать нельзя и ничего не нужно и, главное, что никто ничего не делал и не будет делать, но деньги шли ежегодно и шла переписка. А. А. пришла мысль доказать свою либеральность, твердость, смелость тем, чтобы войти с представлением о рассмотрении действий этого уч[реж]дения [?] и или энергически продолжать, или закрыть[668].

В этих строках очевидна стоящая перед нарративом задача представить энтузиазм Каренина по меньшей мере нелепым на фоне его личной катастрофы — чего стоит мысленно им произносимое, убийственно лишенное самоиронии «Нынче решительно был счастливый день». Однако социоисторические референции бюрократических озарений Каренина проливают дополнительный свет на его «твердость» и «смелость», позволяя увидеть в них нечто помимо комической инверсии его роли рогоносца.

По всей совокупности примет в черновиках и в ОТ дело инородцев надо понимать как аллюзию к злободневной в те годы проблеме «башкирских земель»[669]. Хотя на это давно обращено внимание комментаторами романа[670], простой констатации мало: виньетка фона внесла вклад в достройку сюжета. Названная проблема, вбиравшая в себя вопросы и землевладения, и управления имперской периферией, и национальной политики, была прямым следствием большой реформы, начатой в Оренбургском крае в середине 1860‐х годов и генетически связанной с общероссийскими преобразованиями Александра II. Целью было вывести массу башкир-простолюдинов, составлявших до того времени отдельное военное сословие наподобие казаков, из военно-административной юрисдикции, подчинить их законам и учреждениям, общим для территориального ядра империи, и ускорить их переход от кочевого к оседлому образу жизни. Ради этого, в частности, сельские общества башкир начиная с 1869 года фактически поощрялись к продаже издавна закрепленных за ними земель (необходимых для кочевого скотоводства) до установленного душевого минимума[671]. Первоначальный замысел вполне согласовывался с популярной тогда в высшей бюрократии тенденцией к свертыванию прямого вмешательства в экономику и стоял в одном ряду с экспериментами по распродаже казенных угодий. Считалось, что, попав в руки новых владельцев, «излишние» башкирские земли перестанут быть «мертвым капиталом», послужат развитию передового сельского хозяйства на плодородных степных почвах и покажут самим башкирам преимущества оседлой земледельческой жизни. Особое значение придавалось перспективе колонизации региона русскими крестьянами. Главным двигателем этой реорганизации в течение пятнадцати лет был оренбургский генерал-губернатор Н. А. Крыжановский — профессиональный военный, администратор не без либеральных идей, но в целом авторитарного толка, подававший себя специалистом по борьбе с сепаратизмом на окраинах. «Русский элемент» в Приуралье надлежало укрепить уже потому, что, по убеждению Крыжановского, мусульманская вера башкир была чревата фанатизмом и нелояльностью России. Толстой не только лично знал этого человека с 1855 года, когда служил под его началом на обороне Севастополя, но и приятельски встретился с ним, уже давно генерал-губернатором, в пору писания АК — в свой короткий приезд в Оренбург за лошадьми в сентябре 1876 года (когда разбираемый фрагмент романа был уже более полугода как напечатан)[672].