Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной»

Появившись в генезисе АК на третьем году работы и вскоре после начала сериализации, в 1875 году, идея о Левине, исследующем проблему рабочей силы в русском сельском хозяйстве, не только гибко сочленила роман с житейской ипостасью автора — помещика, хозяина, азартного покупателя новых земель, но и наметила содержательную рамку и фабульно необходимую длительность левинских попыток общественной самореализации. В череде начинаний и экспериментов Левина на этой стезе раскрываются одновременно и его глубокая вовлеченность в дворянские заботы пореформенной поры, и чуждость — подчас весьма консервативного извода — многим и многим собратьям по сословию. В своем качестве помещика эпохи АК Левин, так сказать, типично единичен.

Это лиминальное позиционирование напоминает о себе в заключительных главах, где убежденность в том, что он «властен вложить» благой смысл в свою жизнь, герой обретает под прямым влиянием православного вероучения и народной религиозности, но вне контакта с церковными установлениями. Как и в отношении сословия, в котором он рожден, Левин находится не вполне внутри, но и не совсем вовне церкви. Тот же мотив — включенная отдельность — проступает в самом разговоре на молотьбе с «подавальщиком» Федором, чья вроде бы случайная реплика о желательном владельцу съемщике земли вталкивает Левина в новое духовное состояние: в аренду он сдает угодья на дальнем краю имения кому-либо из богатых крестьян, то есть тех, кто тоже стоит «с краю» традиционной общины.

Именно в плоскости левинской аграрно-хозяйственной тематики типичная для Толстого взаимная обратимость художественного вымысла и жизненного опыта самого писателя продолжила творение романа за пределом текста, в котором уже была поставлена точка, — и продолжила сразу по завершении авторской работы. Автобиографический персонаж и его творец в чем-то словно поменялись местами. Если временное воцерковление искавшего веры Толстого в конце 1870‐х (да и его позднейшая религиозность, неотделимая от воинствующей публичной критики официальной церкви, вероучения, таинств) лишь условно соответствует сугубо личностному духовному перевороту, происходящему в Левине финальных глав АК, то более земной Толстой, тот, что присмотрел и выгодно купил в 1878 году четыре тысячи десятин в заволжской степи для заведения большого хозяйства, прямо предварен, а то и смоделирован «прототипом» — Левиным, который со вкусом рассуждает об осознании «русским народом» «своего призвания заселить огромные, незанятые пространства на востоке» (568–569/7:3). В свою очередь, так и не осуществленный Левиным амбициозный проект исследования земледельческого труда получил развитие в подступах Толстого к панорамному эпосу «из народной жизни», где в центре сюжета были и крестьянское хозяйствование, и переселение на восток.

***

Чувствительная к историко-биографической составляющей реконструкция генезиса АК углубляет понимание того, как в производстве художественного вымысла предзаданное соотносилось со спонтанным, и проясняет источники существенных новелл в уже сложившемся было тексте. Безусловно, идея самоубийства героини установила с первых же шагов телеологию писания романа, которая наложила печать и на саму ткань повествования. Однако у этой телеологии был противовес, так что достославное пушкинское «И даль свободного романа / Я сквозь магический кристалл / Еще не ясно различал» отчасти приложимо и к творцу Анны, при всем его стремлении удержать текст под контролем.