Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

Но восклицание запаздывает — я, сняв варежку, глажу тремя пальцами сизый ствол, и кожа прилипает, примораживается — не оторвать. Отец быстро становится на колени, горячо, с клубами белого пара, дышит на то место, где пальцы прилипли. Потом дергает мою руку. Содралось! Медленно проступает кровь.

— Ничего! — быстро придумывает веселый отец. — Это как будто вместе с преображенцами сражался, пострадал от турецких пушек, кровь пролил! Ты преображенец теперь!

Смеясь, мы идем вдоль ограды. Деревья розовые, пушистые. Сейчас таких морозов почему-то уже нет.

Но все же это не Петербург, а Ленинград, и жизнь тут не петербургская, а советская — и об этом тебе забыть не дадут!

Помню открывшийся после войны интереснейший Музей обороны Ленинграда. Больше всего меня, семилетнего, поразили там сбитые немецкие самолеты, какой-то болотно-пятнистой, сразу видно, фашистской окраски. И еще одно поразило меня — огромный портрет при входе, от пола до потолка: высокий красивый мужчина в длинной распахнутой шинели… Победитель!.. Сталин! — сразу скажете вы! Нет — это был не Сталин! Как же так, — тревожило, помню, меня — огромный портрет в шинели, перед входом в военный музей… и не Сталин? Даже меня, семилетнего, это как-то изумляло — и пугало. И как оказалось, не зря. Даже детским чутьем, ничего не зная конкретно, я чувствовал: что-то не так и что-то здесь случится… Не может быть таких огромных портретов — и не Сталина. Вот, примерно, что чувствовал я. «Кто это, папа?»

— Это Кузнецов, — сказал отец, тоже слегка смущенно. Кузнецов был одним из руководителей города в блокаду. После войны Жданов, уйдя на повышение в Москву, оставил свою команду, и Кузнецов стал секретарем горкома и обкома партии Ленинграда. И «позволил» себе столь несоразмерный портрет в Музее обороны. Надо сказать, что был он мужчина видный — портрет был весьма хорош. Но вскоре с портретом этим разобрались так же, как со всей ждановской командой, — которая, как казалось некоторым, слишком уж «высунулась» после героической блокады. Птенцы «гнезда Жданова» разлетелись по всей стране, причем на самые высокие должности. И при этом — держали связь друг с другом. Чем не «преступная группа»?

И началась новая война в верхах, направленная против лениградских выдвиженцев, а значит, против самого Ленинграда. Все уже знали тогда (кроме разве что школьников), что репрессии, начинаясь сверху, уходят затем глубоко — страдают сотни, если не тысячи людей.

Обычно «дела» такого масштаба начинались с личной неприязни Сталина к кому-то из высоких начальников, потом — «коса шла» по нисходящей. Но в этот раз получилось наоборот — причиной послужила любовь Сталина к ждановской команде. Жданова он очень ценил, особенно за его работу в блокаду, а Кузнецова, настоящего «русского богатыря», вообще любил, называл — Алеша! И после войны взял его секретарем ЦК ВКПБ.

Чрезвычайно уважал он и замечательного руководителя, талантливейшего экономиста, тоже ленинградца, Николая Вознесенского, бывшего заместителя председателя ленинградского Горисполкома — после войны Сталин сделал его членом Политбюро ЦК, Председателем Госплана, заместителем Председателя Совета Министров — то есть практически своим заместителем — поскольку Сталин тогда занимал должность Председателя Совета Министров. У него было еще два заместителя — Маленков и Берия. И мы теперь, уже искушенные в политике, понимаем, чем чреват был такой расклад и как он опасен был для «ленинградских выдвиженцев».

Раскол наметился скоро. Жданов, как это ни странно нам сейчас слышать, был довольно прогрессивным деятелем, во всяком случае — в экономике, и именно он после войны, высоко поднявшийся и уверенный в поддержке своей весьма продвинувшейся команды, наметил новый курс развития государства. Видя крайнее обнищание населения после войны, отсутствие самых элементарных бытовых вещей, Жданов предложил вместо усиленного развития тяжелой промышленности переместить силы и средства в развитие легкой промышленности — хоть немного улучшить быт людей. Идею эту Жданов разрабатывал вместе с Вознесенским, но неожиданно и Сталин поддержал эту инициативу. Таким образом, Вознесенский стал «главным заместителем» Сталина в Совете Министров — именно по такому пути государство должно было пойти. Ясно, что два других заместителя, да еще такие, как Маленков и Берия, такого пропустить не могли.

В ноябре 1948 Сталин на своем дне рождения, слегка выпив и расчувствовавшись, заговорил о том, что стареет, что надо искать преемников, и вдруг сказал, что преемником в экономике видит Вознесенского, а в политике — Алешу Кузнецова: «Есть возражения?». Возражений, ясное дело, не последовало. Но кончилось это для ленинградских выдвиженцев самым страшным образом. В 1948 году Жданов умер, и ленинградцы потеряли своего лидера, хорошо разбирающегося в дворцовых интиригах. У них такого опыта не было. А Маленков и Берия были истинными злыми гениями подобных дел. Разумеется, они не выступали против открыто — у них был арсенал более тонких, но более действенных методов.