Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

На крыше Шлепянов, естественно, никаких сложных разговоров не вел, они болтали с другом Гиппиусом о кино (к которому оба были причастны), о биллиарде (поймал отрывок рассказа Шлепянова про какой-то старинный биллиардный кий редчайшего дерева, который удалось ему найти у его друзей-антикваров)… Недосягаемый мир! Чуть позже я узнал, что Никодим Васильевич Гиппиус — «всего лишь» сын Василия Гиппиуса, который воспитывал в Тенишевском училище самого Набокова. Вот какие люди заполняли «Крышу»! Как же было не стремиться туда?.. Но как стать там на самом деле своим — мне, студенту еще не имеющему никакой легенды, известному лишь в узком кругу друзей хорошо подвешенным языком?

Зацепиться я решил за тогдашнего признанного «короля „Крыши“», великолепного Юру Лившица, выездного баскетбольного тренера, чуть смягчавшего образ стального супермена приятным животиком и легкой припухлостью классического мужского лица. Притягивала к нему и лукавая, слегка виноватая усмешка (зубы не все), и простовато-дурашливая (при полном внешнем великолепии) манера поведения.

Познакомились мы с ним на «Крыше», разбежавшись приглашать двух великолепных дам за одним столиком… получили, что называется, холодный отказ. Но зато подружились с Юрком — как его звали близкие друзья — человеком наиприятнейшим. Покорил сразу его дурашливый тон — на мой взгляд, несомненный признак ума. Гусар Каверин, друг Пушкина, известный своими похождениями, любил причитать:

— Где уж нам, дуракам, чай пить!

Примерно в таком же тоне излагал и Юра.

— Да уж, видать, такие неказистые мы! — утешая, он обнял меня своей мощной лапой. — Пойдем, может быть, выпьем — что нам еще остается!

Красавицы засмеялись, но было уже поздно: дружба одержала победу над любовью. Даже не помню, как мы добрались до дому. Во всяком случае — не помнил я. Мой-то безудержный «восторг опьянения» был понятен, но и Юрок, видно, расчувствовался — значит, и ему знакомство приятно?

Разбудил меня телефонный звонок. Ого! Сколько же я проспал!

— Ну это я… Неказистый! — забормотал Юрок в трубке. — Помнишь меня?

— Не помню ничего… но тебя помню!

— Эххехе-хе! — закряхтел он, — так может, нам пойти выпить по стакану кефира, а может, где-то даже ацидофилина?

— Давай!

Он ждал у выхода из-под земли на углу Бродского с Невским. Огромный, спортивный, великолепно одетый, с мощной челюстью и огромными черными очами.

— Что-то не вижу… где здесь кефир продают? — огляделся он.

— Так может, туда пойдем — авось, полегчает? — я кивнул в сторону великолепной «Европейской». Появиться на «Крыше» с Юрком — колоссальный скачок в моей судьбе!

— Не, все, зарекся! — как бы в ужасе забормотал он. — Да и не пустят меня туда!

— Тебя — и не пустят? — воскликнул я.

— Все сделал возможное вчера… чтобы не пускали! — вздохнул он.

— Что-нибудь разбил? — я пытался вспомнить нечто ужасное, но не вспоминал.

— Да не, это бы ерунда! Бывало такое — не помогает!

— Не помогает от чего?

— От «Крыши»! Но вчера решил — все! Завязываю! При выходе дал Якимычу, швейцару внизу, крупную сумму денег.

— Чтобы всегда пускал?

— Наоборот — чтобы никогда не пускал, в шею гнал! Сначала он где-то даже не хотел брать за это деньги — но потом все же взял! Так что — все! Персона нон грата.

— Да-а, — и я огорчился. — Один только выход теперь. Верней — вход.

— Какой? — пробормотал Юрок с робкой надеждой.

— Еще больше Якимычу дать, чем вчера. Перебить, так сказать, вчерашнее решение!

— Думаешь?!

— А чего не попробовать?

Женщина, вышедшая из метро, загляделась на Юрка — откуда столь эффектная личность в скромном Ленинграде? Долго смотрела нам вслед… И только когда мы подошли к «Европейской», ушла: мол, значит, оттуда, из «Европейской» — тогда понятно…

Мы робко, виновато вошли в мраморный холл.

— Юрий Ефимыч! — к нам кинулся радостный швейцар. — А то я уже волнуюсь, где ты? Не заболел?

— Все он забыл, видимо, — процедил Юра сквозь зубы, частично выбитые в битвах большого спорта.

На «Крышу» мы поднялись — как иначе? Но гуляли поначалу в строгой, сдержанной манере. Пока не оказались за нашим столом другие знаменитейшие баскетболисты, друзья Юрка — Олег Кутузов и Олег Мамонтов. Особенно знаменитыми они стали после шумной постановки — «Весна в ЛЭТИ», сделанной лэтишниками и затмившей все театральные премьеры. Герой пьесы упоминал их: «И вот выходит Мамонт… Мамонт не тянет!». Но и без этой рекламы от них было глаз не отвести! Кутузов — огромный, сутулый, с повисшими ниже колен руками, слегка орангутангообразный (в хорошем смысле этого слова)… При этом еще — блестящий ученый, преподаватель ЛЭТИ, где я тогда только учился… Олег Мамонтов — полная противоположность: невысокий, даже полноватый, но компактный, очень красивый и четкий. И чувствовалось в нем колоссальная собранность, организованность — он был «распасующим» в игре, мотором и мозгом нескольких лучших баскетбольных команд тех лет — пока не состарился.

— Вот, — небрежно представил меня Юрок. — Тоже ваш, из ЛЭТИ.

Кутузов посмотрел на меня мрачно, словно предчувствуя уже нашу встречу на экзамене. Мамонтов глянул дружески-весело: