Жизнь в эпоху перемен. Книга первая

– Что же вы, Иван Петрович, меня совсем за гулящую девку держите? – обиделась снова Арина. – Если с вами легла, то и под другого тоже лягу, по вашему? Нет не будет со мною больше такого. Вы мне приглянулись, вот и уступила я вам и не ошиблась: почувствовала я, как сладко бывает женское удовольствие, чего со мною раньше не бывало никогда. Но с другим такого не будет, да и решила я перебираться в уезд, чтобы сына единственного избавить от крестьянской доли в помощниках у деда – моего свёкра. В уезде может быть и подвернется мужичок какой, что не побрезгует жениться на вдове: ведь я недурна собой, молода ещё и хозяйство вести могу. Если в законном браке, то я согласна на другого, но полюбовничать больше ни с кем не буду.

– Ну, как знаешь, – закончил Иван, только пусть всё остается как есть до моего отъезда: без наших занятий на диване мне будет трудно вести занятия со школьниками – мужское желание, хотя и не такое сильное, как женское, но постоянное и требует удовлетворения.

– Куда уж деваться! Потерпим, – притворно вздохнула Арина, – поблудили, так будем и дальше полюбовничать и в церкви грехи замаливать. Говорят, бог любит кающихся грешников, вот мы и будем грешить и каяться, грешить и каяться, – хохотнула Арина и вышла из дома, оставив учителя наедине с думами о Татьяне, которая так и не стала его суженной, но осталась в мечтах любимой девушкой.

После Рождества начали сказываться последствия неурожайного года. Крестьяне подъели запасы зерна, что удалось собрать, оставив лишь на посев. Подати в казну, губернию и волости пришлось заплатить не зерном, а скотом и птицей и остались у крестьян пустые лари в амбарах, а в погребах лишь подгнившая от дождей картошка, квашеная капуста и кое-какие овощи с огородов.

Бескормица наступила и для людей и для скота, оставшегося без сена, сгнившего в непогоду на лугах. Неурожай накрыл три уезда в губернии: в остальных ближних местах зерно уродилось хорошо и были излишки на продажу, только у крестьян не было денег на покупку этого зерна.

К Масленице село начало голодать. Масличная неделя прошла тихо и буднично без гуляний, блинов и свадеб. Если у кого и сохранились какие припасы, то достаток свой хозяева напоказ не выставляли, чтобы не делиться с сельчанами, у которых животы уже подтянуло к спине.

На учительском питании сельская бедность не отразилась и Арина, как прежде, ходила в лавку, где лавочник перестал отпускать продукты в долг, но охотно отоваривал Арину, что расплачивалась учительскими деньгами.

Иван дважды уже заходил к старосте, чтобы тот посодействовал в волости, подкормить учеников хоть куском хлеба на уроках, но старосте в волости отказали в помощи, сославшись на отсутствие средств, а на учительскую зарплату Иван лишь в субботние дни подкармливал учеников куском хлеба, который пекла Арина по этому случаю каждую пятницу.

– Вы, Иван Петрович, всё свое жалованье на подкормку учеников расходуете, а ведь собирались подкопить на свою будущую учебу, – укоряла Арина, замешивая очередную квашню для выпечки хлеба.

– Как-нибудь выкручусь, Арина, – отвечал учитель, – видишь, детишки ходят бледные, да синюшные от недоедания, а я, глядя на них, буду деньги копить? Не по– человечески это.

– У нас на селе много кулаков и просто зажиточных крестьянских дворов, ни никто и не думает помогать соседу, который голодает всей семьей, – возражала Арина. – Вы тоже не Христос, чтобы тремя хлебами накормить всё село.

– Я не смогу, а царь-батюшка, которого ты всегда защищаешь, мог бы подкормить свой народ, но не делает этого, хотя здесь и голодает-то всего три уезда.

– Видно, ему не докладывают, что здесь голод начинается, вот он и не знает про нашу беду, – защищала Арина царя-батюшку.

– Нет, Арина, дело в другом: нельзя чтобы у одних было густо в закромах, а у других пусто. У кулаков хлеб есть, но они его не дают сельчанам даже в долг, а продают на сторону, в том числе и за границу вывозят и царь спокойно смотрит как народ голодает. В пятом году голодные рабочие пошли к царю с просьбами укоротить мироедов-фабрикантов, но царь приказал стрелять в людей, которые несли иконы и хоругви. Царь приказал стрелять в иконы и в людей, много тогда людей погибло и икон поломано было, а царю как с гуся вода: по Христу его солдаты стреляли и божья кара никого не задела.

Каждый год по стране голодают миллионы крестьян и никто им не оказывает помощи: ни царь, ни церковь, а в это время богатеи жируют, набивают карманы золотом и царь их защищает – разве это справедливо, Арина? Разве это по – христиански? – вопрошал Иван, на что Арина неизменно отвечала:

– Ничего плохого про царя-батюшку слушать не хочу. Вы, Иван Петрович, пользуетесь моим телом и на здоровье, но в душу ко мне с поклепом на царя не лезьте и не смущайте сомнениями бедную вдову, которой и так не сладко живется.

– Хорошо, тогда пойдем на диван, я тебе немного подслащу твою женскую натуру, чтобы покричала да постонала подо мною от удовольствия, – говорил учитель.