Жизнь в пограничном слое. Естественная и культурная история мхов

Чем выше я поднимаюсь, тем больше погружаюсь в туман, окутывающий вершины Берегового хребта. От этой серости становится еще холоднее и еще яснее, как далеко я забралась. Мне также понятно, что никто не знает, где я. Даже я сама. Потом из долины внизу доносится возбужденный лай стаи охотничьих собак, и я сознаю, что я не одна. Мое присутствие заметили. Есть хмурая надежда на то, что они не пойдут искать нарушителя. Это всё, что мне нужно. Здесь общественные владения, где я имею такое же право находиться, как они, но это неважно. Вероятно, те собаки идут с ними, свесим языки, а они внимательно смотрят по сторонам.

Я достигаю вершины, внезапно оказывается, что она плоская и там растут несколько укутанных туманом кленов. Сердце чуть замедляет свой ход, я пытаюсь стереть грязной рукой пот с глаз. Малиновая поросль здесь не так густа, я снова вижу вперед не на два-три фута, а дальше. Я мгновенно понимаю, что наткнулась на то самое место. Значит, вот какие богатства привлекли их на этот холм, где невыносимо находиться. Они обнаружили главную жилу. Кроме того, место достаточно удаленное, их никогда не поймают. Прошло много времени с тех пор, как они были здесь, а место всё еще отмечено следами насилия.

Когда они, наконец, добрались досюда, то, думаю, обрели легкую добычу. Густой туман висит над холмом весь день. Должно быть, они заполнили принесенные мешки быстрее, чем ожидали: клены обобраны только наполовину. Они не думали, что груза будет так много — а он тяжелый.

Лес вдоль ручья выглядит нетронутым. Листья виноградных кленов так толсты, что сам воздух кажется зеленым. Нет ни единого участка, не покрытого мхом. Я знаю, что увижу, если хорошенько пригляжусь. Удивительные вещи, которые остались только в этих отдаленных рощицах старых деревьев, каждое из которых — мой старый друг. Нигде больше нет больших перьев Dendroalsia или куртин Antitrichia, таких толстых, что, представляется, в них можно засунуть руку. Сверкающие шнуры Neckera. И многое, многое другое. Я вздрагиваю при мысли, что они, пожалуй, даже не остановятся и не посмотрят на это. Те, кто ворует картины, хотя бы знают, что они берут.

С другой стороны рощицы все обобрано дочиста: словно стервятники, они оставляют лишь голые кости. Я представляю, как они запускают грязные пальцы в моховой покров и вырывают куски длиной с руку. При мысли о таком разорении я дрожу, будто женщина, с которой сорвали одежду насильники. Сдирая мхи с каждого дерева, они запихивают их все в джутовые мешки: светлое — в темное. Надо признать, что как хищники они эффективны. Кора остается открытой, совершенно обнаженной.

Меня злит то, что они сидели здесь и, выполнив свою работу, с чувство удовлетворения выкурили по сигарете. Они оставили пакет, засунутый в дупло бревна. Я представляю, как они свистели своим собакам, направлялись вниз по склону, волоча за собой заложников. Наверное, путь вниз так же отвратителен, как путь наверх — шипы малины цеплялись за мешки. Не стану винить их за то, что они не вернулись сюда закончить работу. Набить целый пикап — неплохо для одного дня. На заправке «Пасифик Прайд» им заплатят деньги.

Сейчас начинается моя работа — фиксировать последствия. Я чувствую себя фотографом, беспомощно снимающим катастрофу, не допущенным к действию, неспособным повлиять на исход. Мы находим участки, где были собиратели мха, и по всем научным правилам документируем его уничтожение. Каждая очищенная от листьев ветка будет измерена, снабжена этикеткой, проверена на возможность возрождения. Мне очень, очень хочется надеяться, что эти обнаженные ветви вот-вот зазеленеют. Но никаких признаков этого нет. То там, то сям волочащийся побег или одинокая ветка осмеливаются выделиться на фоне сухой, жесткой коры. Новой жизни нет почти нигде. Чтобы обнаружить это, не требуется хитроумного анализа, но я старательно записываю все сведения. Никто не знает, когда здесь появится новая поросль. Может, и никогда. Бóльшая часть покрова, такая же древняя, как и деревья, начала расти, когда те были совсем молодыми.

В нетронутой части рощицы, однако, я делаю достаточно много измерений, чтобы мой блокнот заполнился наподобие мешков сборщиков мха. На каждой ветви — не менее дюжины видов мха, дюжина оттенков зеленого. Eurhynchium, Claopodium, Homalothecium… каждый из них — произведение искусства, плод бракосочетания света и воды, тканое полотно, искуснее которого не сработано ничто на планете. Старинный гобелен разорвали в клочья и засунули в мешок. Вместе с ним в мешке оказались миллиарды неназванных существ, сделавших этот мох своим домом, как птицы, вьющие гнезда в лесу. Алые панцирные клещи, прыгучие ногохвостки, кружащиеся коловратки, скрытные тихоходки и их дети: должна ли я произнести все эти имена во время заупокойной мессы?