Жизнь в пограничном слое. Естественная и культурная история мхов

Сборщики в какой-то мере снимают «старорастущий» мох, неспособный обновляться с той скоростью, с какой его удаляют. Это по определению нерациональный, истощительный сбор. Последствия будут непредсказуемыми. Вместе со мхом уходит вся сеть его взаимодействий. Его будет не хватать птицам, рекам, земноводным.

Этой весной я покупала многолетники в местном питомнике на севере штата Нью-Йорк — через континент от полных мха лесов Орегона. Выкладка товара в магазине для садоводов выглядела, как всегда, заманчиво: солнечные часы и красивая посуда. Когда мы осматривали их, дочь поймала мою руку и зловеще сказала: «Смотри». У стены стоял зверинец — растения, которым придали форму животных: олени в натуральную величину, зеленые плюшевые медведи, грациозные лебеди. Каждый представлял собой проволочный скелет, заполненный орегонским мхом. Больше не время быть сторонним наблюдателем.

Золото из соломы

Оно исчезло в тот год, когда я повесила занавески. Знаю, это было ошибкой, но я сделала их, владела ими, и мне очень хотелось их повесить, хотя они спутываются на ветру, а во время грозы намокают и прилипают к сетке. Вот она, тирания обладания. Окно распахивается вовнутрь — большой квадрат с восемью листами волнистого стекла, которые пострадали от непогоды и выпадают по кускам. Я почти никогда не закрываю его, ни ночью ни днем. Через это окно доносится непрекращающийся шум озера, через него видны маленькие белые сосны, источающие на солнце запах смолы. Зачем вешать шторы в безлюдной местности? Чтобы закрыться от света звезд в черную, черную ночь? Чтобы тысячи звезд — булавочных головок — не могли заглянуть внутрь?

Каждую весну я закрываю дверь в свой дом, полный вещей, уютное гнездышко, где есть книги и музыка, мягкий свет, удобные кресла и — я краснею, признаваясь в этом, — три компьютера и посудомоечная машина. Я выезжаю из тщательно ухоженного сада с дельфиниумами, только начинающими цвести, забирая с собой как можно меньше. Я направляюсь на север, как делаю каждый год, покидая холмистые поля на севере штата Нью-Йорк ради девственных лесов Адирондакских гор, и хорошо налаженная жизнь в профессорском доме отъезжает всё дальше и дальше.

Биологическая станция — форпост на восточном берегу Кренберри-Лейк. До нее можно добраться только одним способом — пересечь озеро, проделав семь миль по воде. В начале июня переправа может оказаться нелегкой. Ведь всего шесть недель назад вода была ледяной. Дождь и волны объединяют силы, и вода льется сплошным потоком из рукавов моего дождевика. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на девочек, которые прижались друг к другу на корме, закутав головы в пончо — прямо-таки две черепахи, красная и синяя. Ветер едва не сдувает очки с лица, дождь слепит меня, пока я стараюсь удержать лодку на волнах. Стоит лодке зарыться носом в вал, как мы вымокнем. Ледяная вода проникает под мой дождевик у самого горла, там, где молния слегка не доходит до верха, и течет между грудей. Всё, что у нас есть, лежит в этой лодке. Всё, что нам нужно, лежит на берегу, прямо по курсу.

Мы сходим на причал, когда небо уже окончательно потемнело, и идем вверх, через лес, под каплями, к неосвещенному домику, едва видному в серо-стальном свете, отражающемся от озера. Мы снимаем мокрую одежду в темноте, и я пытаюсь найти кофейную банку со спичками. Я опустилась на колени у камина, дети стоят позади меня, завернувшись в одеяла. Их ноги в мокрых носках оставляют следы на полу. Первая спичка, пахнущая серой, кажется, освещает всю комнату, сначала голубым светом, а потом, когда вспышка выхватывает березовую кору, — золотистым. Для меня ладанный запах желтой бересты всегда связывался с безопасностью. Я облегченно вздыхаю, и напряжение скатывается с моих усталых плеч, как дождевая вода с крыши. На этом далеком берегу, в эту дождливую ночь, когда свет костра пляшет на голых стенах, я чувствую себя счастливее, чем в своем теплом доме, полном прекрасных вещей. Здесь есть всё, что мне нужно. То есть почти ничего: дождь снаружи, огонь внутри. И суп. Всё остальное — роскошь. Особенно занавески.