Жизнь волшебника

завершает уже вторую бутылку и это, пожалуй, тоже аномалия: как можно после такой лошадиной

дозы ещё и любовником оставаться?

Минут через тридцать после того, как Нина с Романом оказываются под одеялом и лежат,

негромко обсуждая происходящее, семидесятидвухлетняя хозяйка с кавалером укладываются на

глубоко вздохнувший диван. В темноте слышится шумная возня с пьяным бормотанием и

старушечьим шепелявым шёпотом. Хотя, судя по дальнейшим страстным звукам, хозяйка-то,

вроде бы, не так и стара. Только прислушиваться к ним, а тем более подсматривать, что-то совсем

не хочется. Роману вспоминается двусмысленное посмеивание соседок на скамейке, указавших

ему путь на четвёртый этаж, и загадочное лёгкое согласие старушки сделать его своим

квартирантом. Ну и ну… А ведь вначале-то он, скорее всего, был пригрет здесь не без дальнего

прицела… Так что, Смугляне в этом смысле надо ещё и спасибо сказать. Она у него вроде защиты.

От, дожился!

Хозяйкин любовник уходит рано утром, когда все ещё спят, оставив после себя фиолетовый с

прожилками капилляров засос на дряблой губе Иосифовны, а также какой-то особенный, матёрый,

терпкий дух перегара, который так радостно и азартно цепляется за девственную стерильность

жилища, что, очевидно, не выветрится и за неделю. Зыбкость положения жильцов в этой квартире

становится очевидной. Кроме того, отношение хозяйки к Смугляне постепенно портится, взгляды

Иосифовны становятся косыми.

– Ты же ещё не расписался с ней, – говорит она однажды Роману наедине, – вот и подумай

хорошенько обо всём. Она ведь ни к чему не приспособлена. Даже готовить не умеет: редьку от

свёклы не отличает.

Роман со смущением пытается оправдаться за Нину, невольно ловя себя на том, что говорит,

кажется, то, что сказала бы и она сама. Он поясняет, что редька или свёкла для них не главное. А

главное у них – духовная общность. Но, произнеся эту формулу, потом ещё минут десять

объясняет хозяйке, что, собственно, хотел этим сказать. А, объясняя, вдруг обнаруживает, что,

пожалуй, и сам не возьмёт в толк, о чём таком особенном, что есть между ним и Смугляной, он

ведёт речь.

– Да и больная она какая-то, – добавляет Иосифовна, так и не догнав его объяснений, – у неё

силы никакой. Она тебе не помощница ни в чём.

Вот что касается помощницы, то тут крыть нечем. Роман и сам видит какие-то ненужные,

безумные для их денег покупки Смугляны, но молчит, чтобы не обидеть. К сожалению, в этом

новом союзе быстро заканчивается и резерв искренней открытости. В отношениях с Ниной тоже

очень скоро набирается много такого, что остаётся только своим, что не может быть общим и

доступным.

– Ты знаешь, – говорит он Смугляне вечером под впечатлением разговора с Иосифовной, –

конечно, этот наш закуток далеко не рай, но ведь мы можем лишиться и его. Ты бы попробовала

как-то приглянуться хозяйке.

– Так нам для этого надо обоим стараться…

– То есть?

– Ну, снять занавеску, чтобы она уже всё полностью видела. Просто прислушиваться ей уже,

наверное, скучно. Вот и пусть любуется. Тогда мы ей точно понравимся.

– Я серьёзно, – говорит Роман.

– А что такое?

– Она, кажется, недовольна тобой.

– Откуда ты знаешь? – подозрительно спрашивает Смугляна.

– Да замечаю её взгляды на тебя, – вынужден обмануть Роман.

– Но разве можно ей как-то понравиться ещё, кроме того, как я предложила?

– Можно. Ты же видишь, что она помешана чистоте, вот и помогай ей ещё больше в этом

сдвинуться.

– Она сдвинута и по другим статьям. Может быть, мне лучше представиться внучкой дяди

Лёни?

– Какого ещё дяди Лёни?

– Ну, Леонида Ильича.

Роман смеётся.

– По масти ты только к его бровям и подходишь, но этого мало. В остальном-то у вас бо-

ольшое расхождение. Иосифовна тебя мигом разоблачит.

Конечно, на почве чистоты и порядка с хозяйкой подружиться легче всего. Она ежедневно

протирает каждую вещичку, каждый день моет пол, а полотенце стирает, если вытирается им три

раза. Почти весь день на пятачке однокомнатной квартиры кипит такая бурная деятельность, что к

вечеру старуху шатает от усталости. Но, очевидно, это-то и тренирует её неиссякаемую

жизнедеятельность.

Следующим утром Смугляна вызывается мыть полы. Моет неуклюже, раскоряченно переползая

на полусогнутых ногах, с трудом дотягиваясь до пола. Замечает что-то насчёт удобства швабры, и

125

Роман едва удерживается от язвительной усмешки и от того, чтобы не вспомнить свою маму,

которая до сих пор, несмотря на свою тучность, моет пол в целом клубе без всякой лентяйки.

Мучительное мытьё продолжается долго. Роман наблюдает и за Иосифовной, только тут

догадавшись, что он с этой затеей только ещё больше подставляет Нину. Наконец взмокшая

квартирантка окончательно, с вздохом облегчения, распрямляется и, бросив тряпку, плюхается на

диван. Глаза её светятся детской радостью и ждут благодарности, возможно, за первый в жизни

«половой» подвиг. Хозяйка молча берёт тряпку и затирает за ней отдельные пятна, промывает

плинтуса, о которых помощница даже не подумала. Смугляна поджимает губы, а, поймав на себе

укоряющий взгляд Романа, выдавливает их в горькую, плаксивую улыбку, мол: я же говорила, что

здесь не угодишь.