Жизнь волшебника

терпеливого ожидания. Кажется, она живёт сейчас вне всех прочих состояний, находясь лишь в

одном – в ожидании. Роман делает в квартиру какой-то непроизвольный, нерешительный шажок.

Ирэн отступает в прихожей и вдруг порывом и сразу льнёт к груди: широкая, мягкая, очень ладно

подогнанная к нему. Это так необычно! Встреча объятиями никогда не входила в строгие правила

жены. И сердце Романа весомо обрывается в полноводное ласковое озеро чувств.

– Ну наконец-то… – устало и освобождённо шепчет Голубика.

И, уже не владея своими душевными струнами и движениями, Роман невольно сдаётся

атмосфере привычной жизни: неизменным, трезвящим запахом хвои, лёгким ароматом

постиранного белья, запахом именно этих льняных волос. Разлука с массивом всех странных

событий отлетает катапультой: кусок времени выстрижен острыми ножницами, время подтянуто и

склеено, как плёнка киномеханика дяди Володи – Серёгиного отца. А в памяти на месте наложения

обрывков лишь некая запинка, некая фантазия, непрошеный сон, о котором благоразумно не

следует рассказывать жене…

– Как я намучилась, сколько передумала всего, – тихо произносит Ирэн. – Но ты не виноват. И

не кори себя ничем. Я сама наказала себя этой разлукой. Прости меня, за всю мою глупость,

нечуткость, холодность. Ну, проходи же, разувайся и давай, проходи. Как хорошо, что ты снова

дома…

Роман распят и расплющен. Ирэн ещё и оправдывается перед ним! Но за что он должен

обижаться на неё? Голубика делает его преступником уже одним своим покаянием.

– А Сережка где? – спрашивает он, заметив из прихожей лишь спящего Юрку.

Но спрашивает уже не для того, чтобы увидеть детей, ради которых и пришёл, а для того, чтобы

как-то выправиться в ситуации. Паузу, что ли, выиграть…

– Серёнька сегодня у моих. Но ты не волнуйся. О нашей размолвке он не скажет, я с ним беседу

провела. Зачем лишнюю волну поднимать? Папа, кстати, просил передать тебе, что ему привезли

какую-то интересную книгу по национальному вопросу, которую так просто не достанешь. Просил

сказать так: «Тема, по которой мы с ним дискуссировали». Конспиратор… А я знала, что ты

вернёшься… Не жаловалась никому…

Роман чувствует, что уже идёт на поводу её неожиданных чувств. Приди он сюда сам, без

подсказки Смугляны, не стал бы и сопротивляться этому щемящему притяжению. Но теперь он

здесь потому, что ему верят там. Его сюда отпустили. Нельзя же постоянно обманывать всех.

– О господи! – с трудом преодолевая, произносит Роман. – Зачем ты всё это говоришь? Ты же

видишь, что я вовсе не вернулся…

Понимает, ужё всё понимает Голубика по его взгляду ускользающему вниз, но продолжает будто

по инерции.

– Я зашёл проведать, с ребятишками повидаться, – объясняет Роман, – ну, может быть, чем-

нибудь помочь…

– Ах, вот оно что, – слабо дрогнув усмешкой, шепчет Ирэн, расслабленно опустившись на

диван, – помощничек явился… Что ж, помоги. Я сейчас плохо сплю. Видно, привыкла спать на

твоём плече, чувствовать твой запах. На мне, как выяснилось, благотворно сказывалось даже твоё

дыхание рядом. А уж про остальное и говорить нечего… Знал бы ты, как мне трудно, а я ведь не

128

сучка, чтобы спать с кем попало…

– Понимаешь, – болезненно морщась от её непривычной лексики, мямлит Роман, – нам не

нужно быть вместе. У нас очень разные, принципиально разные взгляды…

– Взгляды? Да не такие уж они и разные. Знал бы ты, как я перестрадала, как до самого

донышка переплавилась за эту разлуку. Я была черствой и закрытой, а теперь поняла, что сердце

своё мне хранить больше не для кого, что именно ты, ты должен знать каждый его толчок. За эти

дни я сделала открытие – любовь, оказывается, существует. . Когда я поняла это, то была

счастлива даже без тебя. Даже сама по себе. Счастлива тем, что постигла это. И тогда я подумала,

что когда ты вернёшься… Нет, не ко мне, а к детям, как ты и сделал сейчас, то не устоишь перед

этим. И вот ты здесь. Ты понял меня? Я говорю тебе то, чего не говорила никогда и никому: я

люблю тебя! Я люблю тебя до беспамятства! Слышишь ты это или нет?!

– Нет, нет, – испуганно бормочет Роман, – поздно, уже совсем поздно…

Он просто убит этим её первым за всю их общую жизнь признанием. А жизни их уже нет. Если

бы всё это раньше…

– У тебя уже кто-то есть, – обречённо заключает Голубика, пристально всматриваясь в него,

словно пытаясь этого «кого-то» рассмотреть прямо на лице. – Я же решила, что ты к родителям

уехал. Думала, что иначе бы не выдержал – пришёл. Разве можно такое выдержать?! Хотя, ведь у

тебя-то такого открытия, как у меня, не было. А ты не приходил, потому что уже переключился,

потому что у тебя уже кто-то есть. Ведь есть же, а?

Роман молчит, чувствуя себя, как это ни смешно, пристыженным, как мальчишка.

– Скажи: есть? Это правда?

– Есть, – отвернувшись, глухо признаётся Роман.

– Что-о?! У тебя кто-то есть вместо меня?! – почти с восторженным удивлением шепчет

Голубика, глядя такими расширенными от изумления глазами, что их синяя радужка кажется точкой

на огромных синеватых белках. – Вместо меня?!

Ей требуется несколько минут, чтобы отойти от потрясения. Она пытается замедлить дыхание,

но это не выходит.