Жизнь волшебника

бы даже испытать меня, показавшись мне такой, какая ты есть…

– То есть, как!? – тонко наморщив лобик спрашивает Лиза. – Обнажённой что ли? Ты хочешь

сказать – голой!?

Она даже замирает, услышав своё слово «голой», произнесённое шёпотом, и смотрит куда-то

сразу на всё пространство комнаты, словно наблюдая, как звучит оно среди старой и нравственной

бабушкиной мебели.

– Да это я так, сам не знаю почему сказал, – сконфуженно и даже чуть испуганно ретируется

Роман.

– Кстати, ты не знаешь обо мне, пожалуй, главного, – говорит Лиза. – Я ведь придерживаюсь

кодекса принцессы, который не нарушаю никогда.

– Кодекс принцессы? – удивляется Роман. – Что это такое?

– Это свод моих особых нравственных правил, которые я, тем не менее, только что нарушила с

тобой.

– Что же именно ты нарушила?

– Я позволила тебе прикоснуться к себе.

– Но разве этого ещё не было, ни разу и ни с кем?

– Да – ни разу и ни с кем никаких прикосновений. Я уж не говорю о поцелуях. Разве ты не

заметил, что до этого я даже чуть-чуть не прикасалась к тебе? Даже тогда, когда ты протягивал

мне руку на выходе, например, из вагона метро.

– Это что, так принципиально? – удивляется Роман.

– Для меня – да. Ко мне нельзя прикасаться. Нельзя вообще, абсолютно. Даже мизинчиком.

Ещё ни один мужчина не прикоснулся ко мне по моей воле. Прикосновения были лишь

случайными, чего не избежать в большом городе. А если говорить о поданной руки при выходе из

вагона или автобуса, то я вполне здоровая девушка, чтобы обойтись без этой, так сказать, помощи.

Я не стану слепо следовать каким-либо предписаниям этикета, если там предполагаются касания

(даже если эти правила преподносятся авторитетными учителями).

– Но отчего такая строгость!? – восклицает Роман, вспоминая, что он за всё время их

знакомства и впрямь даже случайно ни разу не притронулся её – она всегда каким-то образом

ускользала от любого, даже самого минимального контакта. Выходит, что их поцелуи минутой

назад были для неё просто исключительным событием. – Чем всё это продиктовано? – спрашивает

он.

– Это всего лишь один из принципов кодекса принцессы, принятый мной самостоятельно,

правда, с помощью отдельных подсказок папы, который, впрочем, точно так же воспитал и мою

маму.

«Принцессы», – остаётся звучать в воздухе для Романа, – Принцесса…» Как хорошо и точно

определила она себя. Прин-цес-са – одно звонкое «цэ» и сдвоенное мягкое «эс». Взяла и

элегантно накинула на себя, как золотую, блестящую одежду, совершенно естественный для неё

образ. (Почему он сам не догадался о нём?). Как убедительно звучит это, несомненно настоящее

имя, вполне определяющее Лизу! А ведь, казалось бы, ну просто какая-то глупость: за окном

современная Москва, с копотью, шумом, плевками около урн, а тут – Принцесса. И всё же так оно и

есть – Принцесса среди этой сумасшедшей цивилизации ещё больше Принцесса.

– Почему раньше девушки носили белые перчатки? – продолжает между тем Лиза, которая для

Романа уже не просто Лиза. – Вероятно для того, чтобы был соблюдён принцип чистоты. Правда,

по фильмам мы видим, что женщины позволяли мужчинам прикасаться к перчаткам, но я не

позволила бы и такого. Почему так? Да потому, что все прикосновения должны принадлежать лишь

моему любимому мужчине. Всё именно для него, и для него – вся я. Правила мои могут показаться

вычурными, полной дурью и чушью. Они могут показаться следствием непомерно раздутого

чувства собственного достоинства, но мне всё равно, как к моим духовным принципам относятся

посторонние люди. И это, кстати, ещё один принцип кодекса принцессы – полная независимость

своих духовных кристальных представлений от мнения и взглядов окружающих.

Роман слушает её завороженно и отчего-то даже чуть пристыжено. Ему вдруг вспоминается, как

в период того же Большого Гона он с лёгкостью ломал любые моральные принципы молодых

девушек, задавая самые примитивные вопросы. Их хрупкие, не до конца осмысленные принципы

ломались, как грузди в вещмешке. Но тут он пас. Тут-то как раз всё обосновано и всё на своих

местах. Когда-то он думал, что девушки с такими взглядами невозможны в принципе, потому что

они, из-за своего малого опыта, просто не способны воспринимать весь духовный массив. Но Лиза

есть.

– А ещё? – спрашивает он. – Какие принципы в твоём кодексе ещё?

– Главный принцип – принцип любви. Для любимого – всё. За ним в огонь и в воду. Следование

любым его взглядам и убеждениям без всякого осуждения их. Какими бы они ни были, даже самые

486

крайние. Вся его правота или неправота решается не моими рассуждениями, а моим чувством к

нему. Если я его люблю, значит, он прав в любом своём поступке и взгляде, и я должна всё это

принять. Повторяю, критерий лишь один – не его правота, а моё чувство к нему. В первую очередь

я доверяю чувству. И если в моём любимом обнаружится что-то действительно недостойное, то

вначале должно измениться моё чувство и подсказать, как мне действовать дальше. И это будет

самый естественный женский поступок.

– Тут хочешь не хочешь, да про тургеневских девушек вспомнишь…

– Мы с папой, конечно, говорили и об этом. Но я другая. На самом деле, мои принципы более