Жизнь волшебника

вообще, у нас было бы всё вместе, вместе, вместе. Мы сделали бы друг на друга такую ставку,

какую делают только на саму жизнь. Моя цветастая биография подсказывает, что люди слабы в

своих моральных принципах и потому не следует эти принципы постоянно испытывать на излом.

Лучше помогать друг другу их укреплять. Если, например, тебе кто-то хоть немного понравился, то

найди опору во мне: тут же признайся во всём, позволив мне уничтожить разрушающий вирус

наших отношений в твоей душе. Я или разуверю тебя в этом человеке или постараюсь быть

достойней его. Откровение должно начинаться именно с этих микронов, царапинок, запятушек. Так

же был бы откровенен и я. Эта открытость была бы делом нашей чести, а всякая неискренность,

утаивание – бесчестьем. А ещё, чтобы приблизиться к самому совершенному чувству, я прямо с

завтрашнего дня начну писать тебе письмо о любви. Я буду писать его в отдельную тетрадку, я

попробую написать тебе такое письмо, какое ещё никто никогда не написал за всю человеческую

историю!

– Здоорово! – с восхищением говорит Лиза. – Но ты говоришь, как по готовому. Так, как будто

кому-то уже это говорил.

– Конечно, говорил! Я всегда заранее говорил это тебе, как мечте, ещё не встретив тебя. Давай

договоримся, что я буду писать тебе это письмо, но не буду его отсылать, чтобы не портить твоё

истинное неопределённое ожидание. А потом, когда-нибудь позже, ты прочитаешь его сразу всё.

Жди меня так, будто я ушёл в какое-то дальнее плавание, откуда писем не пришлёшь. Но

договоримся только об одном. Если ты по каким-то причинам перестанешь ждать, то, не объясняя

ничего, просто пришли мне пустую открытку.

– Хорошо, – отвечает Лиза, спокойно соглашаясь со всем, что слышит. – Но тогда такую же

пустую открытку пошлёшь и ты, если решишь освободить меня от ожидания. И это будет отменной

всех обещаний, слов и клятв. Хотя от меня ты её никогда не получишь.

– И тем не менее, эта договорённость нужна, – ещё раз просит он. – Пусть всё будет честно.

Если что-то в тебе или в твоей жизни изменится, то не бойся меня огорчить. Огорчай. Я справлюсь.

Я своим чувством умею управлять. Если потребуется, я уничтожу его, даже если оно, не желая

умирать, будет с визгом и стонами отчаянно сопротивляться. Я его преодолею. Не многие это

могут, но мне кажется, я такой силой обладаю. Проболею, сколько потребуется, но выдержу.

Знаешь… Такое нелепое сравнение пришло в голову. Мне приходилось вместе с мужиками

забивать животных, когда требуется ломать их яростное, крайнее, инстинктивное сопротивление.

Жалко, конечно, животинку, да делать нечего – приходится её убивать, хотя твоя душа в этот

момент разрывается от жалости. Так вот я думаю, что тот, кто хоть раз сломал что-то живое вне

себя, сломает и внутри себя.

– Как страшно ты говоришь, – шепчет Лиза. – Это какие-то мужские вещи, которых мне лучше

не знать.

Так они говорят: мужчина и женщина, а потом будто случайно забываются. Они чувственно

дремлют в квартире Лизиной бабушки, конечно же, видевшей множество разных событий, но

сегодня это не просто квартира, не просто кубик, вставленный в общую схему дома и всего

мегаполиса. Сегодня это пространство до шелеста насыщено горячими чувствами и эмоциями, как

лейденская банка бывает полна электричеством. Сегодня пространство этой квартиры – колыбель

любви, центр мироздания. И потому, когда наступает срок, то утро как какой-то большой световой

сгусток робко приближается к этому центру, не уверенное даже в том вовремя оно приходит или

нет. Они лежат на постели, наблюдая, как это утро, будто наступающее из другой Галактики,

вливается в окна своим серым, радостным и грустным, прощальным светом. Оказывается, каждый

из них всё ещё дышит воздухом другого, и за ночь, они, конечно же, окончательно духовно

пропитались друг другом. Физическое, как не главное, оставлено на потом. Когда-нибудь оно ещё

будет.

Вечером следующего дня Лиза провожает Романа на поезд. Поезда на вокзале стоят под

низкими облаками. Вечер тёплый, уютный и какой-то камерный, объединяющий. Предстоящая

разлука в целый год кажется им нереальностью и обманом. От самого общежития, куда пришлось

заехать за вещами, они уже ни о чём не говорят. Общаются лишь глазами. И этого достаточно. Они

оба понимают, что надо молчать до конца. Пожалуй, это самое странное расставание из всех,

которые каждому из них приходилось когда-либо переживать. И в последнюю минуту они не

489

произносят даже «до свидания!» Такое расставание кажется им продолжением их вчерашнего

обряда. Им вполне понятно и всё несказанное. Всё выходит волнующим до дрожи в пальцах и

почему-то немного страшным. В сумочке Лизы и в чемодане Романа – пустые открытки, купленные

в киоске на вокзале, на которых они друг для друга так же молча написали свои адреса. Смешно и

забавно, что на открытках изображены розовощёкие деды Морозы, поздравляющие с

наступлением этого, уже давно идущего Нового года. Просто никаких других открыток в киоске не

оказалось.

Потом, пока поезд очень долго с остановками выпутывается из мрачной сегодня столицы,