Жизнь волшебника

Роман оцепенело сидит у окна с мыслями, застывшими, как студень. И самое важное его

жизненное впечатление сейчас – это тонкие пальцы Лизы, нежно и ласково выскользнувшие из его

ладони, когда он уже одной ногой стоял в вагоне. Они так и не сказали друг другу ни слова…

* * *

И снова купейный вагон – ехать далеко, и хочется, чтобы весь путь был спокойным, чтобы ничто

не нарушало состояния, увозимого из Москвы. Но ощущение здесь то же, как когда-то в вагоне с

Любой: на свете есть только одна женщина, а все остальные – «не то». Неудача с поступлением

кажется огорчительной лишь от невозможности видеться с Лизой. Правда, теперь уже никуда не

денешься – нужно как-то разбираться с собственной жизнью. В ней одновременно и всё ясно, и всё

запутано. Есть любовь, есть настоящее чувство. А с другой стороны – семья. К тому же, уже не

первая. Оставлять её безнравственно. Хотя, что в жизни нравственно, что нет? А может быть, по

большому-то счёту, в этой нравственности всё просто? Может быть, нравственно быть счастливым

и безнравственно – несчастным? И если это так, то выбор решается легко: всегда иди к своему

счастью, к своей любви, потому что лишь любовь способна сделать жизнь счастливой, причём, как

чувство абсолютное, любовь приносит счастье независимо от того, «счастливая» она или

«несчастная», потому что для человека желанны даже мучения от любви. Если ты избежишь этих

мучений, значит, вкус любви будет неполным.

Но как быть с болью, причиняемой другим? Ведь без неё не обойтись. Может быть, тень,

создаваемая тобой там, где ты несчастен, десятикратно окупится светом там, где ты станешь

счастливым? Ведь счастливый человек всегда озаряет светом окружающих. Поэтому, может быть,

не следует бояться причинять боль? Не следует?! А если это боль твоего ребёнка? Как

переступить через неё? По рассуждениям-то всё, вроде бы, гладко, а на деле даже крупинка боли,

причинённая своему ребёнку, не окупается и солнцем, которое ты можешь зажечь впереди. Логики

никакой, но через это не переступишь. Что же скажет душа? Какой выход подсказывает она? А

никакой – молчит она, грустно отвернувшись. Она, бедная, и сама ничего не может понять.

Мысли, между тем, конечно, странные… Слишком уж похожи они на некую подготовку к разрыву

с семьёй. Хотя, понятно: одно дело – рассуждать, другое – следовать рассуждениям. Как

вспомнишь Машку и Федьку, так сердце кровью обливается. Нет, специально он ничего делать не

станет. Пусть всё идет самотёком.

А вот спокойным путь не получается. На нижней полке едет какая-то неслыханная красавица.

Сказать «красавица» – пожалуй, даже слабо сказать. Это просто какой-то «гений чистой красоты».

Красоты, срезающей любого мужика. Ну просто некий экспонат, чудом попавший в толпу из музея

исключительной красоты. Весь вагон взбудоражен уже одним её присутствием. Что там

знаменитая актриса, на которую трудно не оглянуться в улице. На актрису оглядываются, потому

что её узнают. На это же чудо нельзя не оглянуться, и увидев впервые. Она притягивает взгляды не

только мужчин, возбуждая в них мужское, но и женщин. Женщины, однако, ей даже не завидуют:

она так далеко ушла в красоте и обаятельности, что зависть уже нелепа. С мужиками же

происходит нечто похожее на психоз, на откровенный, неприкрытый ажиотаж. Они

сомнамбулически постоянно дежурят около их купе или с показной независимостью теснятся у

окна напротив. Некоторые, уже просто срываясь, при первой же возможности обращаются к ней с

разными вопросами и нелепыми предложениями. Женщина принимает всё это как привычное, с

царской усмешкой и снисходительностью. На своих соседей – Романа и пожилую седую пару –

красавица посматривает как на сообщников: ну, мол, вы же понимаете что происходит, уж

потерпите, пожалуйста. И в самом деле, не в парандже же ей ходить?

– Ну, чего вы тут столпились! – строго выговаривает проводница, идущая по проходу. – А вы

откуда? Вы же из другого вагона! Нечего здесь ошиваться, идите к себе!

Чтобы понять причину собрания, прокуренная проводница заглядывает в купе. Прелестная

пассажирка в розовой, какой-то воздушной кофточке, на которой лежат золотые естественные, а не

накрученные локоны волос, оборачивается и смотрит на неё ясными голубыми глазами с

поволокой. И проводница просто обмякает перед ней, как перед ангелом, слетевшим с неба в купе

её вагона. Роман со своей верхней полки видит лишь проводницу, шалея от того, что с той

происходит. Она влюбляется. Прямо здесь и сейчас, прямо на глазах. Оказывается, процесс самого

490

влюбления можно наблюдать визуально. Конечно, Роман слышал о любви женщины к женщине, но

никогда не видел её так близко, тем более, не видел самого её возгорания.

– А-а, – тянет проводница, мгновенно понимая толпящихся мужиков и уже, кажется, нисколько

на них не сердясь. – А… чайку не хотите?

Она тут же убегает и минут через пять в купе возникает поднос с чаем для всего купе, хотя по

вагону чай ещё не разносят. Но поднос подаёт не проводница, а перехвативший его один из

воздыхателей – кавказец с блестящими чёрными глазами. Ставя поднос на столик, он, пользуясь

моментом, склоняется к красавице.