Жизнь волшебника

– На вокзалах нэт роз, – тайно, как сообщнице, сообщает он срывающимся голосом, – но как

только появятся, так сразу букэт…

К обеду следующего дня, залежавшись на полке, Роман идёт в туалет, едва протолкавшись

мимо страдающих воздыхателей. Около самых дверей туалета его догоняет вчерашний кавказец.

– Послушай, дарагой, – говорит он, взяв Романа под локоток, – давай мэстами поменяемся. У

меня такое же мэсто, как у тебя, только в другом купэ.

– И что мне будет за это? – с усмешкой спрашивает Роман.

– Дэнег дам. Ты куда едэшь?

– До Читы.

– Вот сколько билэт до Читы стоит, столько и дам. Нет, два раза столько дам. С доплатой

приедэшь. Как князь приедэшь.

Роман смотрит на него с недоумением. Ну понятно, что все тут с ума посходили, но не

настолько же.

– Нет, за три билэта сразу, – поправляется кавказец, расценив его молчание, как попытку торга.

– Не согласен, – отвечает Роман.

– Па-ачиму?! Я ведь тэбэ столько дэнег даю!

– Я не знаю, зачем тебе нужен этот обмен, – говорит Роман, – только сам подумай, как я могу

оставить жену, которая там, на нижней полке, едет? Ещё обидит кто-нибудь…

На лице кавказца выражение жесточайшего разочарования и злости. А вместе с тем нечто

похожее на оттенок уважения. Наверняка, представься сейчас Роман генеральным секретарём

Коммунистической Партии Советского Союза, то вряд ли его восхищение оказалось бы большим.

Но вдруг эта искра уважения тухнет, и остаётся только злость.

– Врёшь, собака, – подозрительно говорит он, сузив глаза, – зарэжу…

Ну ни фига себе, поворотик! И тут Роман чувствует шевеление кожи своего лица, понимая, что

лицо заполоняет та самая бледность, во время которой он готов порвать кого хочешь. Горяч

кавказец, да только с этим своим похолодевшим славянским лицом Роман съест сейчас трёх таких

орлов и не обожжётся, и не подавится. Но спокойно, спокойно, здесь всё-таки вагон. Надо

вздохнуть, перевести дыхание. Надо, наконец, открыть дверь в туалет.

– А вот я не буду тебя рэзать, – передразнивая его, говорит Роман. – Видишь, вон ту штуковину

с дыркой? Так вот я сейчас утрамбую тебя туда вместе с говном. Не обижайся, что дырка

маленькая. Весь войдёшь. Иди, спробуем…

И сказанное уже как программа – хочется схватить его за шкирку и сунуть в унитаз головой. Но

кавказец уже видит лицо Романа, освещённое теперь окном. И он уже менее горячий. Остывает

быстро и без шипения. Ему становится понятно – этот утрамбует. Дырка действительно так себе,

но этот, пожалуй, засунет. А не утрамбует, так помнёт. И снова в его глазах какая-то искра

уважения. Да, у такой славянской красавицы и должен быть такой мужик. Только такой.

Вернувшись в купе, Роман уже чуть иначе присматривается к своей прекрасной попутчице.

Хороша – ничего не скажешь. Вряд ли в ней есть что-то, что может не нравиться. Ну и что? Она

сама по себе, а Лиза – это Лиза. Эта красавица не более чем случайная попутчица до

Новосибирска, а Лиза – закономерная спутница по всей оставшейся судьбе. Иначе она уже не

воспринимается.

– Может быть, предложить им разойтись? – ещё не совсем остыв, предлагает он прекрасной

пассажирке.

– Да ладно уж, – смущённо отвечает та, – не обращайте внимания…

Неужто мужики не понимают, что такие красавицы редко бывают одиноки? Да не думают мужики

сейчас ни о чём. Не могут думать – их мозги в тумане. Просто слетаются на её розовый свет, как

мотыльки. Чуют её здесь и уже не могут усидеть в своих купе. А ведь в другое время, наверное, и у

него забродила бы кровь от такой. Просто сейчас любое постороннее влияние засвечивается

Лизой. А на мужиков раздражаться не надо. Они нормальные – такими и должны быть, если

мужики. Это он сейчас другой.

Выражение о занятом сердце на самом-то деле очень точноо. В сердце, заселённое любимым

человеком, уже не войдёт никто. Даже тот, кто более красив или богат. А если и войдёт, то тут же

поблекнет. Любимый человек светится в твоей душе, а не любимые тускнеют. Если рядом с тобой

нелюбимая, то многие женщины вокруг кажутся тебе лучше её. Но если твоя женщина любима, то

её не победит и царица женщин. Находясь в любви, ты находишься на пике самого человеческого,

491

в состоянии такой высокой духовности, которая не то чтобы даёт тебе силу справляться с

соблазнами, а просто не позволяет этим соблазнам возникать. Потому-то, имея в своём сердце

любимую, ты уже без всякого вожделения любуешься самыми обворожительными девушками и

женщинами точно так же, как любовался бы цветком, дождём или закатом.

Давно уже, ещё со времён эпохи Ирэн не испытывал Роман этого сладостного чувства: с

холодной чисто эстетической улыбкой наблюдать за красивыми женщинами, чувствуя высокое

безразличие к ним. Как вместительны и богаты моменты, когда мир не напрягает непреодолимыми

соблазнами, позволяя действовать в нём духовно. Как прекрасно смотреть на мир духовным

взглядом, без всякой зависти и вожделения! Жаль, что длится это обычно не долго. Если бы

существовали люди, у которых такое состояние сохранялось постоянно, то, наверное, они-то и

считались бы истинно святыми.

Выпив стакан чая, Роман ложится на полку, забыв и эту красавицу, и мужской психоз,