Жизнь волшебника

– Разве это важно: видел я его или не видел? Разве ты сомневаешься в существовании своего

отца, которого тоже никогда не видел?

– Не уходи от вопроса. Я в своего отца не верю, а просто знаю, что он был. А вот в твоём

сомневаюсь. Естественно мне в него не верится, а верить намеренно не хочу. Лучше уж

пессимизм и неверие, чем натянутая вера.

– Но разве я сам – не доказательство его?

– Ничуть. Возможно, ты просто сон, обычный фантом. Сейчас, когда моё тело безжизненной

тряпкой валяется на кровати, я и сам фантом. Здесь лишь моя фантазия и мысль.

– Не слишком ли ты дерзок?

– Я имею право. Я прошёл через боольшее, чем ты. Чего не висеть на твоём кресте? Помучился

несколько часов, потерпел и воскрес. А как быть мне, когда бесконечно ни туда ни сюда? Я не

боюсь ни ада, ни страшного суда. Готов хоть сейчас. Но заискивать ни перед кем не стану. Куда

присудят – туда и шагну. Скажут: грешник, много женщин имел? Так зато я привнёс в жизнь куда

боольшую энергию, чем ваши праведники, которые боятся грешить.

543

– Жаль, что ты не веришь в Бога как в светлое начало, – замечает Христос, – тогда б тебе было

легче.

– Да, наверное, я всё-таки верю в него, – говорит Роман. – И даже называю его по-своему –

Наблюдателем. А что касается светлого начала, то тут ведь всё зависит от того, что даётся тебе с

рождения: светлое или тёмное… Так ты хочешь сказать, что твой отец или Наблюдатель знает и

видит всё?

– Всё. Только он видит через ангелов. Но ведь однажды он взглянул на тебя и сам. Тогда ему

стало очень жаль тебя.

– Это когда погибли мои родители?

– Нет. Когда у тебя погибли родители, тебя поддерживал Ангел. Событие это было страшным,

но обычным, житейским. Отец же взглянул на тебя в тот момент, в котором ты сам не увидел

ничего значительного. Ты шёл тогда по длинной дороге с подъёмами и спусками с чемоданом на

плече и вдруг так искренне захотел взлететь, что даже поверил в возможность полёта. Ты даже

сделал какое-то усилие, чтобы оторваться от земли. И тут-то Отец едва сдержался, чтобы не

позволить тебе это. Искренность твоей веры подкупила его и растрогала. Но человеку летать не

разрешено. Вот за это он и пожалел тебя до слёз. Именно этой-то верой ты словно окликнул его, и

тогда он, огорчённый, что не может дать тебе желаемого, помог по-другому.

– Это как же это он помог? Что-то никакой помощи я тогда не заметил.

– А грузовик, который тут же нагнал тебя?

– Ну и ну, – удивлённо произносит Роман, – сказка, да и только.

– Кстати, эта машина встречалась тебе и после.

– После? Когда?

– Тогда ты на шатком стуле стоял с петлёй на шее. И тогда эта машина с ослепительным светом

проехала мимо дома.

– Да, была тогда машина. Я ещё очень удивился, что она припозднилась и едет не по той

дороге.

– Выходит, она ехала как раз по той, чтобы отвлечь тебя. И если бы ты вышел тогда за ограду и

остановил её, то встретил бы того же водителя с рыжими усами. Только, пожалуй, ты не нашёл бы

в этом ничего странного: водитель хоть и знакомый, но не здешний – задержался в дороге и не

знал толком, где там у вас шоссе, а где просёлок.

– Да, меня бы это, конечно, не удивило, – соглашается Роман.

– И это понятно, – говорит Христос. – Людям кажется, что всё происходящее с ними – просто и

случайно, в то время как оно обязательно и строго. Вы, люди, и сами не знаете, из чего состоит

ваша жизнь.

* * *

…Болезнь матери очевидна. Время от времени слышно, как она грузно заваливается на пол.

Однажды это происходит при соседке, произнесшей слово «припадок». Отваживаясь с матерью,

она жалеет её за такую болезнь и за такой довесок к болезни, как парализованный сын.

Весной (насколько можно её вычислить) Романа удивляет чистый, неожиданный звук,

существование которого он с радостью открывает в мире. Это писк птенца, цыплёнка. Но почему

он так отчётлив? Как будто совсем рядом, над самым ухом. К тому же он не один – есть и другие

попискивания, отличимые по тембру. Конечно, это цыплята – обычные цыплята. Понятно, что они

жёлтые, тёплые, пушистые. Но как они попали на постель? Наверное, они ходят по его лицу или по

тому, что осталось от лица, и даже тихо поклёвывают его? Но как они взобрались? Знать бы, где

ты, на чём лежишь? Что это: кровать, диван или просто сундук? И что для цыплят

привлекательного в нём? Скорее всего, тепло. А что согревало их до этого? Где курица, которая

высиживала их?

Не найдя ответа на этот странный вопрос, Роман забывается, а очнувшись через какое-то время

и услышав те же самые звуки, снова спрашивает себя о том, почему цыплята расхаживают по

нему? Если цыплят привлекает его тепло, то где же то тепло, что произвело их на свет? Хотя…

Хотя, может быть, это тепло – он и есть?!

На некоторое время Роман зависает в состоянии полной душевной рассеянности. В принципе,

догадаться тут нетрудно. Однажды уже давно он слышал о том, как одна бабулька выводила

цыплят, пользуясь теплом своего парализованного супруга. Подкладывала ему яйца под бока и

требовала, чтобы он не шевелился и ничего не давил. Тут же и вовсе полное удобство – его

шевелений можно не опасаться.