Жизнь волшебника

выстраданно не ждал ребёнка, как она. Она-то своей любовь и вытянула меня из тени насколько

смогла. Ну, и потом уже, как новый спасательный круг, наивная мечта стать волшебником. Хотя,

наверное, все, кто знал про неё, в душе смеялись надо мной.

– Меня это умиляло, но никогда не казалось смешным! – горячо заверяет Голубика. – Я всегда

удивлялась, как пришло тебе в голову мечтать о волшебстве…

– Это опять же от мамы. Она была знахаркой, и я рос среди таинств и чудес. Для меня эта

мечта оказалась органичной. Добрая душа мамы всегда была рядом. Впрочем, мне и сейчас

кажется, что она где-то здесь…

Роман смотрит в окно, почему-то вдруг вспомнив другое окно – окно дома на подстанции в

Пылёвке, откуда открывается широкий простор с видом на село и на кладбище, где похоронены

родители. Голубика сидит не шевелясь, кажется, слыша даже его молчание. Её отец тоже молчит.

– Мало мы ценим наши детские мечты, – задумчиво продолжает Роман. – И мечты исподволь

руководят потом нами всю жизнь. Однако, во мне всегда было и нечто, что поило меня

своеобразным тёмным вином. Это опьянение связано с разрушением. Не помню, чьи это строчки:

«Есть опьянение в бою, и бездны мрачной на краю…»

– У Пушкина, – подсказывает Иван Степанович.

– Это сказано очень точно и похоже. В этот момент ты будто отдаёшь дань дьяволу, и он

благодарит тебя хмелем этого опьянения. Самое тёмное опьянение наступает тогда, когда ты

открыто идёшь против светлого… У меня странное ощущение… Я будто повторяюсь, когда всё это

говорю… Как будто я уже это когда-то говорил или слышал…

– Может быть, тебе бы всё-таки как-нибудь поближе к нам… – снова робко напоминает бывшая

жена.

– Ирэн, ну для чего я так долго толкую тебе про это противостояние тёмного и светлого? Я всё

ещё остаюсь горячей точкой их столкновения, которое я обострил до предела. Тут трудно сказать,

что будет. Смысл их действий не проявляется сразу. Тот же взрыв, в который я попал, унёс много

жизней, а для меня он, возможно, был проявлением светлого. Я был остановлен, и не стал

убийцей. Значит, это было не по Судьбе. Тормознут я был, конечно, жестко, но как ещё остановить

того, кто едет самоутверждаться, прикрывшись бронёй? А уж я-то, с прежним своим запалом,

наломал бы там дров – будь здоров. Головорез из меня вышел бы первостатейный. Вот из-за этой-

то борьбы, полигоном которой я остаюсь, находиться рядом со мной опасно. Жизнь не простит

моего пренебрежения к ней. Я ведь сейчас вроде грубого, наглого гостя, который сидит за столом,

ругая хозяйку. В один прекрасный момент она возьмёт меня за шкирку и пинком за порог.

– Удивительно, что ты видишь теперь всё в неком будто мистическом свете, – замечает

Голубика. – Обычно о тёмном и светлом в человеке говорят условно, а для тебя это так же

реально, как стол или стакан.

– Ты думаешь, я сочиняю небылицы? Люди обычно видят лишь сами события, которые

представляются им случайными, не связанными между собой. Мне же открылась возможность

видеть истинный, мистический каркас жизни, на котором события развешаны, как бельё не

верёвках. Нити этого каркаса натянуты прямо и геометрически упрощённо. Что, собственно, и

обеспечивает прочность жизни. Так вот, представляя этот истинный, мистический каркас, можно не

только правильно истолковывать минувшие события жизни, но и достаточно точно предполагать

будущие. Теперь моя жизнь видится мне совсем иначе. Многие события её оказались связанны

совершенно неожиданно…

Задумавшись, словно заново выстраивая в голове своё прошло, Роман смотрит куда-то мимо

Голубики.

– Например? – спрашивает она.

– А вот как ты думаешь, мои родители погибли случайно?

Ирэн беспомощно смотрит на него, понимая, что ей, конечно же, никогда не ответить на этот

вопрос.

– Вовсе нет, – продолжает Роман. – Их смерть – это плата за мою жизнь. Заступившись за меня,

отверженного, они вроде как поддержали тёмное. Помощь тем, кто рожден тёмными требует

жертв. Поэтому выкинь из головы всякие мысли о помощи мне. Я думал связать свою жизнь с

560

Лизой, но и это было бы неправильно. Я и тут сомневался. Ей тоже надо держаться подальше от

меня. Но она-то хоть не узнает ничего. А ты просто забудь. Ты сама не понимаешь, с чем хочешь

связаться…

– Но причём здесь гибель твоих родителей? – не соглашается Голубика. – Какая связь? Они

погибли, когда ты был очень далеко от них.

– В предельно простом и прямом мистическом каркасе жизни нет понятий удалённости по

времени и расстоянию.

– По-твоему получается, что всё у нас предопределено?

– В какой-то степени – да. Но предопределено нами же. Вот смотри: ты думаешь, что между

нами всё оборвалось после того, как мы расстались? А помнишь ли ты своё проклятие на улице

возле дома Текусы Егоровны? Ты ещё сказала тогда, что с той женщиной, которую ты всё время

называла Смуглянкой, а я Смугляной, мы никогда не будем жить хорошо? Ну? А теперь припомни

время, когда ты словно забыла о своём проклятии, когда прошлое, связанное со мной, перестало

тебя мучить. Когда это было?

– Пожалуй, к лету … года.

– Всё верно! Вот именно после этого я и встретил Лизу. Это произошло потому, что ты отпустила