Жизнь волшебника

дорогу, косиотся на меня, опустив рога. Я знал, как гасить такую агрессию – бывало, просто

прикрикнешь на животное или стеганёшь чем-нибудь, и этой злости как ни бывало. Чтобы бык

освободил дорогу, я прикрикнул на него и слегка пнул ногой, что такому бычаре, было очевидно не

больнее щекотки. Только сегодня этот приём не сработал. Да и вообще, такое, наверно, возможно

лишь с животными, которые тебя знают. Бык вдруг резко бросился на меня. А это вам ни

сухощавый и вёрткий бычок, каких показывают по телевизору в передачах про корриду.

Деревенский бык массивный и откормленный. Если он наступит копытом на грудь – грудная клетка

хрустнет, как спичечный коробок. Одного его толчка крепким лбом хватило, чтобы свалить меня в

скользкую жижу. Уж не знаю, как мне это удалось, но я успел повернуться и уже лёжа на спине

упёрся ногами в его жёсткие рога. И бык юзом начал толкать меня по двору. Позади был забор, в

который мне предстояло въехать головой, и тут я обнаружил на земле частоколину от

палисадника, мимо которой стремительно «проезжал». Рейка была лиственничная, тяжёлая.

Схватив её обеими руками, я что есть силы врезал быку промеж рогов. Он на мгновение опешил, и

мне хватило этого, чтобы вскочить. Конечно, отвозил его я как следует. В деревне с животными,

нападающими на людей, иначе нельзя – их «лечат» сразу. Петухов, которые, случается, нападают

578

на детей, успокаивают проще – голову на чурку и топором по шее. Драчливого петуха уже не

перевоспитаешь.

В дом я вошёл в самом жалком виде: увазюканный в навозе, с руками, дрожащими от

негодования. Гости с недоумением обернулись на меня.

– Кто это тебя так? – удивлённо спросила мама.

– Бык, – ответил я. – Это что же такое-то, а!? Почему он бросается на людей? С ним надо что-то

делать… Запорет же кого-нибудь.

– Мишка, что ли? – ещё больше удивилась мама, и вдруг я увидел, как лицо её стало тёплым и

ласковым. – Да он, наверное, просто поиграть с тобой хотел…

– Ничего себе поиграть! А если бы он, вот так, играючи запорол меня? – ошарашено спросил я.

– А-а, – отмахнулась мама, как будто я сказал о чём-то пустом и совсем нереальном.

Я прошёл на кухню, стал отмывать руки, находясь в полной прострации. Я пытался хоть что-

нибудь понять. Что всё это значит? Почему на лице мамы не скользнуло даже тени тревоги за

меня?

Надо сказать, что в детстве-то я особенно послушным не был. И мама длинных бесед со мной

не вела. Объяснения были краткими и предельно доказательными: прут, верёвка, ремень или что-

нибудь другое подходящее для воспитательной цели, оказавшееся под рукой, например, край

мокрой простыни. И даже эти сильные средства не действовали на меня в должной мере

убедительно. Все они имели не общее, а можно сказать, местное, локальное значение. Зажила

задница и эффект внушения прошёл. Но как-то, когда я что-то натворил в очередной раз, чем

очень сильно обидел маму, она сказала лишь одну фразу, которая осталась в моей памяти

навсегда.

– Эх, ты… – с горечью вздохнув, произнесла она. – Я из-под тебя столько говна повытаскивала,

а ты…

И я сжался, как пришибленный. Мама так и сказала: «говна». И это слово не заставил бы меня

изменить ни один редактор. Мамина фраза оказалась для меня переворотной. Это потом я узнал,

что из-под грудного ребёнка вытащишь что угодно без всякой брезгливости, но тогда я этого

понимать ещё не мог. И это «вытаскивание» показалось мне тяжёлым, брезгливым трудом. Не

знаю, как вырвались такие слова у мамы, ведь она-то не могла так считать. Но видимо, она как-то

почувствовал, что именно это меня проймёт. Так оно и вышло. Пристыдила она меня, можно

сказать, до самого донышка. До меня вдруг дошло, что мама всегда делала для меня всё

возможное, даже всё самое неприятное, а я не уважаю её. И вот после этой фразы моё отношение

к маме стало совсем иным. Наверное, уже более взрослым… Лишь после этого я по-настоящему

оценил её заботу.

Но что же стало с мамой теперь? Я стоял около умывальника, тёр руки и лицо, и вдруг мне в

голову пришло совершенно невероятное открытие: этот бык, всегда находящийся рядом, животное,

с которым мама каждый день общается, которого постоянно гладит по спине, проходя по двору,

куда дороже ей, чем я – далёкий, изредка приезжающий, сын! Сначала эта мысль показалась мне

абсурдом, чепухой, но ведь это её отношение ко мне и к привычному быку видно, как говорится,

невооружённым взглядом. Ну, а как ещё иначе истолковать её искреннюю попытку оправдать

своего Мишку? Вспомнилась тут, кстати, мамина привычка часами пропадать во дворах, наблюдая

за курами, за поросятами, за коровами. Обычно она стояла перед ними так долго, что, казалось,

животные просто втягивали, вовлекали её в свою жизнь. Отец, бывало, и посмеивался над её

пропаданием во дворах, бывало, и раздражался, если когда надо не находил её в доме. И вот

теперь до меня дошло, что животные, за которыми ухаживала мама, и впрямь, становились частью

её мира. Они-то всегда рядом в отличие от детей, которые живут какой-то непонятной для неё

жизнью, за которой нельзя вот так непосредственно наблюдать…