Жизнь волшебника

сказать. От врачебного дела он отошёл: понял, что дело это не его. Почему вот только раньше-то

не понимал? Пожалуй, лишь потому что раньше врачам платили неплохо.

Прошли годы, врач уехал в Москву к детям и, по слухам, неплохо устроился там.

Однако, видимо, для того, чтобы чаша моей горечи по отцу была полной, позже я узнал, что

отец наш ушёл в свои пятьдесят девять лет не только по вине Боржигантайского врача. После

отнятия второй ноги ему назначили переливание крови. Моя сестра, навестившая отца на другой

день после операции, узнав про это назначение, сказала, что нам, родственникам, наверное,

следовало бы, в таком случае сдать свою кровь (тогда это даже полагалось, вроде как для

компенсации).

– Мы готовы к этому, – сказала она, – потому что у отца довольно редкая группа крови.

– Да какая она редкая, – отмахнулся врач и с удовольствием доложил, – мы уже перелили…

– Ну вообще-то, насколько я знаю, четвёртая группа крови считается редкой, – заметила сестра.

И тут она увидела, как врач принялся дрожащими пальцами листать историю болезни отца,

чтобы отыскать в ней нужную графу. Она видела, как лицо его сделалось бледным и виноватым,

если тут можно выразиться так. И ей стало всё понятно: отцу влили не то.

Сестра рассказала мне об этом лишь спустя десять лет…

«Это был замечательный строй», – говорят сейчас бывшие деятели социализма и даже простые

люди. Что ж, по некоторым пунктам я с ними не спорю, а вот по «пункту» отца не соглашусь

никогда.

576

*15

Наша мама пыталась покончить с собой. Последние, самые немощные годы жизни, она провела

в семье своей дочери, моей сестры Татьяны. Три инсульта не повредили её памяти. Она помнила

стихи, выученные в детстве, не забыла имён и прозвищ односельчан. Но ей было уже всё не

интересно. Видя угасание мамы, мы с сестрой никак не могли придумать способа как пробудить её

интерес к жизни. Мама привыкла жить в деревне. Ей требовалось хозяйство, заботы, огород, ей

нужны были её куры, собаки, свиньи, коровы. Другого смысла и дела она не знала. Но как это

возможно в стенах городской квартиры? И потому мы всячески заставляли её жить как-нибудь по-

другому: делать гимнастику, соблюдать диету (иногда мама жаловалась мне на сестру, мол, та

держит её впроголодь). Мы поднимали её с кровати и заставляли ходить (так рекомендовали

врачи), а иногда даже требовали этого, надеясь, что если мама чуть-чуть преодолеет себя, станет

двигаться, то дело пойдёт на поправку, и летом она сможет жить на даче. А дача для неё уже почти

что такая же жизнь, что и раньше.

А закончилось всё это совершенно неожиданно.

Однажды Володя, муж сестры с сыном Степаном вернулись домой и не нашли маму на её

кровати. В квартире было совсем тихо. Стёпа открыл ванную, в которой не горел свет, и увидел,

что бабушка лежит в пустой холодной ванне. Края ванны были захватаны её окровавленной рукой,

а сама она подолом рубашки прикрывала порезанную ногу. Мама лежала в темноте, затаившись,

испуганная тем, что оказалась застигнутой за убийством себя, огорчённая, что ей не позволяют

закончить задуманное.

Представляю её жалкую, измождённую болезнью, расстроенную этой неудачей, и моё сердце

сжимается в комок… В молодости у мамы были густые рыжие волосы, которые она заплетала в

форме корзинки. Такой она осталась на портретах, сделанных специально на память, хотя,

конечно, чёрно-белые фото не сохранили цвета её рыжих волос. Но в последний год жизни мама

была пострижена коротко, под мальчишку. Эта её седая, короткая причёска вызывала ощущение

нежной жалости, которое возвращается ко мне всякий раз, когда где-нибудь на улице я вижу

пожилую женщину с такой причёской. Всякий раз мне хочется подойти к этой старушке и заботливо

обнять её, потому что она кажется мне совсем беспомощной. А ведь к маме я почему-то не мог так

подойти…

Маму подняли из ванны и перенесли на кровать. Оказывается она пыталась китайскими

ножницами с пластмассовыми ручками перерезать вену под коленкой парализованной ноги. Нога

эта была бесчувственной, её легче было пилить тупым. Правда, и кровь из неё толком уже не

текла. Маму увезли в больницу, зашили порез. Там почему-то посчитали рану случайной: упала

старушка и порвала ногу. Врачей не стали переубеждать, чтобы не заводить какого-нибудь

милицейского расследования. Но рана её так и не зажила. Организм был уже не способен что-либо

заживлять. Спустя несколько дней мамы не стало.

Пытаясь представить состояние мамы в её последние дни, я специально несколько раз пытался

мысленно погрузиться в него сам и не разу не справившись с душевной тяжестью, выныривал из

этого состояния, как из-под воды, где нельзя долго не дышать. Какая это отчаянная безнадёжность!

Не жизнь, а лишь какая-то дряблая оболочка жизни с полностью вытекшим смыслом… Господи, да

зачем же жить на этом белом свете, если жизнь завершается таким несчастьем и

безнадёжностью?!

В первые дни после смерти мамы меня мучила вина, что мы, видимо, сделали не всё

возможное для неё. Надо было сделать что-то ещё боольшее… Но почему мама пыталась

покончить с собой? Этот вопрос не давал мне покоя до самых похорон, а в день погребения, до