Жизнь волшебника

– Ногу надо срочно ампутировать.

Я лишь кивнул головой, вошёл к отцу.

– Всё, батя, – сказал я ему, не зная, дойдёт ли до него смысл моих слов, – надо отрезать.

– Я не дам, – словно очнувшись, вдруг хрипло, но совершенно осмысленно ответил отец.

И я понял его. Как в деревне без ноги? Как хозяйство, как мотоцикл, как дрова и сено?

Сельскому жителю без ноги никак нельзя. Но, кажется, отец просто не понимал, что ступни у него

уже нет – она ещё дома вытекла в таз.

– Режьте, – сказал я, повернувшись к врачу.

– Вы ему кто? – как и полагается, осведомился он.

– Сын, – ответил я, доставая паспорт.

Оказавшись без одной ноги и поправившись, отец через какое-то время приспособился к

своему новому положению: ездил на «Урале», а уж колоть дрова на протезе, так это для него и

вовсе оказалось простым делом. Когда я к нему так же изредка приезжал, занятый судорожным

коммерческим выкарабкиванием, отец даже хвастался тем, как он ко всему приловчился. Одна вот

только печаль – за оградой отец старался показываться как можно реже. Ему было стыдно, что

теперь он без ноги. Казалось бы, что за стыд? А вот и стыд. Просто отец был из породы тех

активных, жизнерадостных мужиков, что по дороге ни одну женщину не обделят красноречивым

мужским взглядом. (Возможно, как раз в отместку за это мама с такой готовностью и списала его в

разряд безнадёжных…) И вот теперь отцу, находящемуся ещё в расцвете сил, стало казаться, что

как мужчины его уже нет.

А потом настала очередь второй ноги. Зимой я снова получил письмо от мамы, что отцу

становится всё хуже. В Боржигантай мы приехали вместе с сестрой и её мужем Володей.

Отец, бледный, лежал на диване.

575

– Ну что, как дела? – спросил я его.

– Да вот теперь уж точно помирать надо…

Начали сборы. Отца едва загрузили в машину, собственных сил у него не было никаких. Это

казалось таким непривычным, что даже возникало нелепое подозрение: капризничает что-то, а вот,

мол, делайте со мной, что хотите, а я и помогать не буду… Во всё время сборов он молчал и лишь

когда машина выезжала за село отец, оглянувшись в заднее окошечко, вдруг грустно произнёс:

– Ну всё, прощай Боржигантай…

Произнёс он это тихо, будто сам для себя, но у всех нас – комок в горле, потому что это звучало,

как прощай жизнь… Мне захотелось его поправить: «Ну почему же, «прощай»? Но ни я, ни кто

другой так его почему-то и не поправил…

Отец молчал и в пути. Я подумал: может быть, подрёмывает? Нет, просто смотрел в окно на

мелькающие верхушки голых деревьев и молчал. Мама его состояние описала так: «Почернел

палец на второй ноге». Нам стало понятно, что придётся отнимать и эту ногу. Но, как наделись мы

по дороге, резать придётся или до стопы или уж до колена.

В больнице врач попросил меня снять с ноги отца повязку. Я стащил носок, надетый сверху.

Дома на ногу никак не могли натянуть унт и потому засунули ногу в самый большой валенок,

который только нашёлся. Носок слетел вместе с повязкой, и я увидел то, что видеть, наверное,

полагается лишь врачам, специально для этого подготовленным: там было одно мясо и нога

чёрная до колена. Оказывается, дома отец не показывал её даже врачам, а когда мама настаивала

на этом, то он кричал, обвиняя её, что она просто хочет поскорее избавиться от него. Вот так и

существовала версия про один почерневший палец.

Врач сказал, что ногу нужно срочно отнимать по бедро. Отец лишь согласно покачал головой, и

нам стал понятен и его обречённый вид по дороге, и его прощание с селом.

Несколько дней отца готовили к операции. Мы по очереди с сестрой навещали его. В утро

назначенного дня он чувствовал себя неплохо. До этого у него была высокая температура, но в

этот день она была сбита. Мы говорили с отцом почти два часа. Было решено, что после операции

он останется в городе, мы снимем для них с мамой отдельную квартиру.

– Ну, значит, всё, – сказал он, – Боржигантая я уже не увижу.

Отец сидел на кровати. Мы с сестрой стали собираться, чтобы уйти. Подхватили сумки и

поднялись.

– Что-то мне сегодня поразговаривать охота, – сказал вдруг отец, пытаясь задержать нас ещё.

И тогда я пообещал, что мы обязательно поговорим с ним после операции. Он согласился,

грустно кивнув головой. Позже, пытаясь понять его состояние, я догадался, что соглашаясь в тот

момент, он будто пасовал перед нашей занятостью – у нас много дел, а он лежит тут, ничего не

делает.

Выходя из палаты, я как обычно оглянулся на отца. Он сидел на кровати, опустив вниз свою

единственную ногу, которой завтра уже не станет, в очках с толстыми линзами. У меня возникло

желание остаться и всё-таки поговорить ещё о том, о чём он как будто не договорил. Только о чём?

Кажется, сегодня обсудили уже всё.

И это был последний мой взгляд на живого отца. После операции он умер.

…Однажды, два годя спустя, я увидел, как в торговый зал моей, наконец-то оперившейся

фирмы вошёл Боржигантайский главврач, назначивший когда-то отцу глюкозу. Он ходил,

приценивался, выбирая продукты для оптового закупа. Видимо, теперь и он подался в коммерцию

– врачам платили мало. Подойти к этому односельчанину я не смог. Потому что не знал что ему