Жизнь забугорная

Будучи людьми общительными и простыми, они неоднократно пытались привлечь её к своим посиделкам, давали советы, заглядывали в её кастрюльку и, разочарованно качая головами, сообщали, что бульончик-то у неё мутноват – готовить его нужно совсем по-другому. Элка, не привыкшая к коммунальному проживанию и незамысловатому колхозному общению, бесилась, срывая зло на мне и на Ирке, как будто не она нас, а мы её вывезли на эту обетованную землю.

В ожидании начала языковых курсов мы продолжали заниматься переводом и подтверждением наших документов. На очередной встрече с чиновником городской управы выяснилось, что нам следует сменить «странную» фамилию Батищевы на понятную немецкому уху – Вернеры. Легче, мол, будет интегрироваться в новое общество. Кроме того, Батищев не только трудно произносится, но и длинно пишется. Чиновник взял карандаш и стал на листке делать буквенную раскладку: «Русская буква «щ» – это «ш» плюс «ч», – огорошил он меня своими фонетическими познаниями. – Так вот, этой русской «ш» в немецком соответствует три буквенных знака – «sch», а русской «ч» – четыре – «tsch». Вместе – семь. Плюс все остальные буквы фамилии. Это же ни в один документ не влезет!»

Я задумался: оно-то, конечно, так, но носить Элкину фамилию было стрёмно. Она и так уже ведёт себя, как глава семьи, а после этого совсем на голову вылезет. Опять же, брат обидится, а друганы российские вообще засмеют: где это видано, чтоб мужик под жёнкиной фамилией ходил. В общем, предложил я чиновнику компромисс: жена с дочкой превращаются в Вернеров, а я, привыкший к трудностям, останусь Батищевым.

– Или все, или никто, – поджал губы немец. – Соображайте быстрее. Нам нужно на вашу семью «Фамильную книгу» заводить.

Я молчу. Куратор хмурится и карандашиком по столу нервно постукивает. Тут девки мои как набросятся на меня – чуть в лоскуты не порвали. Пришлось капитулировать.

Так в одночасье из Евгения Петровича Батищева я превратился в Ойгена Вернера. Именно так было написано в моём новеньком немецком паспорте. Долго я к этому не мог привыкнуть. Взгляну: фотка моя. Прочитаю – разоржусь. Прям, Штирлиц в логове врага.

Через пять месяцев всем семейством стали мы посещать языковые курсы: Элка – продвинутую ступень, мы с Иркой – начальную. У женской половины вскоре проявился ощутимый прогресс. Мне же немецкий давался с таким скрипом, который был слышен на сто вёрст окрест. Да и настроения на курсах были далёкими от мотивационных. В нашей группе меня все убеждали: учи язык – не учи, всё равно не поднимешься до уровня местных и должности выше уборщика никогда не займёшь. В общем, расслабился я. В магазинах объяснялся на русско-английско-немецком гибриде, сопровождаемом языком жестов. Самое смешное: меня понимали.

Ирка же сразу двинула в массы, стала общаться с иностранцами, чей немецкий был куда понятней, чем язык аборигенов, и вскоре уже бегло болтала. Это не могло не радовать, но вместе с тем и огорчало. Освоившись с языком, дочь стала вести себя куда развязней, чем раньше: с дискотек домой приходила уже не поздно, а рано. В смысле, под утро. На замечания реагировала дерзко, утверждая, что мы с Элкой нарушаем её человеческие права: мало даём на карманные расходы, зажимаем «детские деньги», отпускаемые государством исключительно на её нужды, вмешиваемся в её личную жизнь, не давая дружить с турками и албанцами. И вообще, она в Германию не рвалась. Раз мы её насильно привезли, должны с уважением относиться к желаниям и потребностям её личности.

Хотел я ей по уху съездить, не вышло. Ирка выскочила за дверь и уже с коридора проорала, что заявит на нас в службу, защищающую детей от родительского насилия.

С Элкой приключилась форменная истерика. Она проклинала Германию, местную распущенность, детскую вседозволенность, турок, албанцев и… наше общежитие. Оказывается, именно оно является рассадником крамолы среди подрастающего поколения. Молодняк, проживающий здесь, дерзит родителям, курит марихуану, собирается на скамейках под ёлками, пьёт там спиртное, матерится и поёт похабные песни. Она уже пыталась поговорить с соседом о поведении его отпрысков, но тот был чрезвычайно занят – сооружал из кофеварки самогонный аппарат – и прямо при своих засранцах послал её «на хутор бабочек ловить».

«Скоро местное ухоботье бить начнёт приличных людей! – причитала Элка. – Завтра же доставай заначку за проданную машину, нанимай маклера и ищи приличную квартиру, подальше от наших землячков. Чтобы в доме жили исключительно аборигены. Никаких русаков, турок, иранцев и прочих соискателей политического убежища».