Жизнеописание. Избранные письма

«Вот уже несколько дней, — пишет он среди прочего, — я вновь недомогаю по причине простуды и того, что три или четыре недели я не имею покоя от беспрестанных визитов множества людей, коих, как кажется, коснулось духовное пробуждение. На второй день Рождества, почувствовав себя достаточно хорошо, я нашёл в себе силы и желание пойти в собрание и произнести небольшую речь — чего я не делал вот уже больше года. Никогда я не видел столько на-рода в собрании. После сей речи количество посещающих меня ещё более увеличилось. Мне пришлось смириться с этим — ведь угождение Богу и служение ближним гораздо важнее здоровья, да и самой жизни. Впрочем, призна́юсь, что я не получил здесь извещения от Господа. Я поступаю так, как велят обстоятельства, и прошу у Бога о прощении, если кому-то это не идёт на пользу. Единственное, в чём я уверен, что по своему устроению мне лучше совсем бы скрыться куда-либо, если б только была такая возмож-ность. Господь да управит нас во всём!»24

В другом письме он говорит:

«Слава Богу! духовное пробуждение ширится у нас. В течение нескольких недель подряд с утра до вечера меня 24 Это письмо датировано 14 января 1746 года, стало быть, оно не относится к «этому времени», о котором идёт речь в данном разделе. Очевидно, составители «Жизнеописания» хотели обнародовать все имевшиеся в их распоряжении письма Терстегена к «близкой духовной сестре» (ею была благочестивая незамужняя знатная дама из Голландии Мария д’Орвиль (1704–1755); о ней и о её переписке с Терстегеном говорится ниже в тексте) и «подогнали» к повествованию о 1750 годе более раннее письмо как подходящее по содержанию. Из этого письма видно, что запрет 1740 года мало повлиял на возобновляющиеся время от времени волны Великого духовного пробуждения и что домашние собрания «явочным порядком» так или иначе проводились.

49

Жизнеописание блаженнопочившего Герхарда Терстегена

ожидают посетители, дабы увидеться со мною. Многие вы-нуждены приходить по пять или шесть раз, прежде чем нам удастся поговорить хотя бы четверть часа. Нередко бывает, что мне приходится беседовать одновременно с десятью, двадцатью, а то и тридцатью ду́шами, нуждающимися в ду-ховном утешении. Речи Шевалье, хоть и несколько поверх-ностные, приносят пользу немалому числу людей, посколь-ку пробуждают их к покаянию. По его, и многих жаждущих душ, настоянию я решился в прошлом месяце провести вме-сте с ним домашнее собрание. Я давно не говорил публично. Сошлось от трёхсот до четырёхсот человек, и так как дом был полон до самых дверей, то люди брали лестницы и, при-ставив оные к окнам второго этажа, взбирались и остава-лись на них, внимая происходящему. Воодушевление было велико, и я надеюсь, что всё сие не останется без плода.

Наши пасторы между тем забили тревогу, как трое реформатов, так и лютеранин. Двое первых обратились к власть предержащим, жаловались и просили, чтобы вне-церковные собрания были запрещены. Я ничего об этом не знал, но, предполагая нечто подобное, счёл нужным напи-сать нашему амтману25 письмо, в коем изложил, как про-шло собрание, и просил его в будущем не препятствовать сему. И представьте себе! указ о запрещении собраний был уже составлен и лежал у секретаря, приготовленный к под-писанию и обнародованию на следующий день. Амтман, весьма ко мне расположенный и не осведомлённый, что я сам вёл собрание, повелел секретарю немедленно прине-сти ему указ обратно и переслал оный мне, присовокупив собственноручно написанное им чрезвычайно дружелюб-

25 А�мтман — назначаемое должностное лицо, отвечающее за общественный порядок в городе.

50

Жизнеописание блаженнопочившего Герхарда Терстегена

ное письмецо. Я известил пасторов, что никакого запрета не будет, представил их совести неблаговидность совер-шённого ими поступка и предложил им собраться, выслу-шать Шевалье и испытать смысл его речей, уверяя, что их церкви вновь наполнятся людьми, когда те увидят, что их пастыри не препятствуют доброму делу; в то время как сейчас городские церкви, наоборот, стоят пустые. В ответ на это они обратились к нашему судье, который очень пло-хо относится к собраниям. Тогда я написал ему достаточно резкое послание, в коем представил ему, как дурно он по-ступит, если запретит благочестивые собрания, а при этом будет продолжать закрывать глаза на шарлатанов-знаха-рей, скоморохов-канатоходцев, буйные народные игри-ща и пьянки. Каково ему, судье, будет на смертном ложе? как всё это предстанет пред ним? Одним словом, судья и прочие начальствующие мужи уступили и признали, что я прав. 1 января 1751 г.».

Полтора месяца спустя Терстеген пишет: