Жизнеописание Михаила Булгакова

В сложный рисунок давних дружеских и родственных пречистенских связей, подвергнутых в советское время испытанию взаимными основательными и неосновательными подозрениями, был посвящен вошедший с конца 1924 года в эту среду Булгаков. Однако прямыми свидетельствами его внимания и любыми характеристиками отношения к тем, кто имел обязанность следить, в частности, и за ним, мы располагаем только с осени 1933 года – времени, когда Е. С. Булгакова начала по его просьбе вести дневник. К этому времени – во всяком случае, начиная с осени 1932 года, когда Булгаков оставил Л. Е. Белозерскую и женился на Е. С. Шиловской, – он в значительной степени отошел от пречистенского круга. В тех домах, куда он ходил во второй половине 1920-х годов с Л. Е. Белозерской, теперь он бывал гораздо реже. Его новый круг – театральный.

Этот – еще один – московский круг его дружеского и профессионального общения начал формироваться параллельно пречистенскому еще в 1926–1928 годах, когда в трех театрах шли пьесы Булгакова, затем несколько отдалился в первой половине 1929 года, когда все эти пьесы были сняты со сцены и запрещены к исполнению. Отметим еще, что начало работы над «романом о дьяволе», которое мы датируем летом 1928 года, обратило Булгакова вновь в сторону пречистенцев – привычной среды квалифицированных слушателей именно его прозы. Год спустя в пречистенской среде прошли аресты и высылки, вслед за тем разгромили ГАХН. Менялась атмосфера дружеских встреч.

Осенью 1929 года Булгаков взялся за новую пьесу для МХАТа. Летом 1930 года, после телефонного разговора со Сталиным, был принят в театр на службу.

Итак, его среда начала 1930-х годов – это актеры и режиссеры МХАТа, где он служит, где идут «Дни Турбиных» и инсценированные им «Мертвые души», вяло начинаются репетиции «Мольера», обсуждается – уже в течение нескольких лет – идеологическая возможность постановки «Бега». Это и среда театра Вахтангова, в первую очередь Рубен Симонов, с которым Булгаков очень сблизился в годы «Зойкиной квартиры». Е. С. Булгакова цементировала – в силу своих давних личных отношений с мхатовской средой – эти театральные связи. Вместе с тем она была нацелена на концентрирование жизни внутри своего дома. Своей любовью к домашнему уюту и умением его создать, уменьем принять узкий круг тщательно избранных хозяевами гостей она перемещала центр общения Булгакова в стены дома. Сюда же переместились и осведомители.

В наших беседах с Е. С. Булгаковой 1968–1970 годов, особенно частых – практически ежедневных – осенью 1969 года, тема осведомительства возникала не раз. На мой вопрос, когда именно Булгаков познакомился с Анной Ахматовой, она ответила, что у Радловых, когда они были вместе в Ленинграде, в 1933 году (Булгаков познакомился с Ахматовой, скорее всего, раньше, но сейчас речь не об этом), и тут же перешла к самим хозяевам дома – известному художнику-иллюстратору Н. Э. Радлову и его жене, художнице Н. К. Шведе-Радловой (19 марта 1933 года она сделала пастельный портрет Булгакова). Медленно, тщательно выбирая слова, Е. С. сказала: «Они плохо чистили свой дом». И добавила, еще подумав: «Там среди гостей бывали осведомители».

Из ее дневника (с ним я познакомилась после смерти Е. С.) стало ясно, что Булгаковы настороженно относились к самим хозяевам ленинградского дома, с которыми встречались и во время их приездов в Москву: одна из первых записей в дневнике Е. С, начатом 1 сентября 1933 года, фиксирует два их визита к Булгаковым подряд, 3 и 4 сентября. После переезда Радловых в Москву визиты стали более частыми, а настороженность Булгакова по отношению к ним увеличилась (что еще не доказывает – как и в случае некоторых других упоминаемых нами лиц, – что она была оправданной: мы восстанавливаем только восприятие Булгакова).

Характерна мемуарная запись Е. С.: «Я помню, как М. А. раз приехал из горьковского дома (кажется, это было в 1933-м году, Горький жил тогда, если не ошибаюсь, в Горках) и на мои вопросы: ну как там? что там? – отвечал: там за каждой дверью вот такое ухо! – и показывал ухо с пол-аршина»[193].

К началу 1930-х годов, после прекращения доступа в печать (после 1927 года) и снятия со сцены всех пьес (весна 1929 года), – Булгаков выпал из официальной литературной жизни. Следствием этого стало самоустранение из публичного литературного быта.