Жизни и реальности Сальваторе

Эх, вот уж не думал-не гадал, что побывать в этих катакомбах придётся, а вот поди ж ты – сам выдумал, сам иду, сам tonto и есть. Хорошо хоть Балда не балда, верно говорит: зачем спускаться в самое пиявочное логово? Разве что хочешь наутро одной из тех мумий стать, что на полках лежат – места свободного ещё много, ложись да жди.

А потом меня сзади топот настиг, и понял я: Балда есть Балда.

– Подожди! Я тоже, – сказал он так твёрдо, что, даже имей я с самого начала намерение его переубедить, я бы скорее себе лоб отшиб об его упрямство, чем что-то растолковал бы. Так что мы с гитарой весело тренькнули да и спуск продолжили.

Светло ещё было, захочешь – не споткнёшься (а хотелось, каюсь). А там вдали жаровни горели большие, в чашах каменных, резных. Их Балда увидел, скривился, будто от запаха мерзкого. Хотя, если hablar lisa y llanamente[23], здесь и впрямь несло. Что там в глубинах, я и думать не желал.

Переглянулись мы, ударили по струнам, музыку пришпоривая, да и запел я во всё горло… сам не понял, что запел. Из моего горла рвались звуки, чтобы витать вокруг, сопровождая пение устрашающим воем, подобно привидениям. А что же – отчего не водиться здесь разного рода духам умерших, если учесть, сколько кровушки честной было выпито в этом месте?

– Хором! – завопил я, и затянул невообразимое в этом месте:

Quidam ludunt, quidam bibunt,
quidam indiscrete vivunt.
sed in ludo qui morantur,
ex his quidam denudantur.

Балда закатил глаза до самого затылка, но сменил ритм, мастерски подстраиваясь под мои вихляния голосом. Вот что значат эти ваши университеты!

Ай люд честной как начал останавливаться да вслушиваться, подпевать да притоптывать – любо-дорого смотреть! Вот такие они, горожане: как при свете да под присмотром, так боязно, а как el oscuro[24] наступает – ноги сами впляс!

Сыграли мы песню, вторую, третью, уже и вижу – смеркается, идти пора, пока упыри не повылезали. Толкаю Балду, чтобы сворачивал в футляр свою шарманку, да смотрю – глаза у него квадратные, точно в вылитое из окна ступил. Оглядываюсь и вижу… святая дева Мария, убереги!

Не люд честной это вокруг, а упыри злокозненные – клыками сверкают, глаза что кровь, танцуют, а сами на нас смотрят: как прекратим, так набросятся и выпьют.

– …Продолжай играть!.. – завопил я меж строками, а Балде и командовать не надо – скрипкой орудует.

А их всё больше, больше: вон и голова города мелькнул, а вокруг его прихлебатели вьются, плащами шуршат, инструмент задевают точно нарочно – чтоб сбить нас с пути музыки и тут-то и съесть. А вон милейшая женщина, что молоко на рынке продаёт, и мой сосед на меня скалится, – то ли одобряя, то ли радуясь возможности поквитаться.

Сколько же здесь горожан?

Всё теснее их круг, все ближе мертвенно-белые руки; снова цепляются за одежду, и грязь под ногтями черна, как наступившая ночь.

6. Большой палец

Жизнь – это высшая ценность. Хотя не сомневаюсь, что после подобного заявления меня охотно бы вызвал на дуэль какой-нибудь рыцарь: они объявляли высшей ценностью честь. А до неё была воинская доблесть, и считалось, что те, кто погиб в бою, окажутся в одном мире с самими богами – а значит, в некоторой степени приравненными к ним. И если ясно, что честь и доблесть зависят от того, как понимает их народ, о котором идёт речь, то что есть жизнь? С этим, казалось бы, тоже всё ясно, но… не для меня. То есть, я думаю, что я жив. И капитан думает, что я жив, и помощник капитана думает аналогично. Даже трудяги с «Марии» так считают. Но если спросить, например, того техника, на которого следовало уронить ящик – увы. Он бы покрутил большим пальцем у виска, и до некоторой степени был бы прав. Ведь со мной нельзя, допустим, выпить водки после работы, или посмотреть футбол. Разве же ж можно меня тогда считать живым?

Я отвратительный собеседник. Можете меня не переубеждать, я знаю, что это так, знаю тем самым безусловным знанием, что есть у каждого живого. Правда, оно иногда нас подводит, и остаётся лишь лететь в пустоте навстречу… гибели? Своей цели?

Когда-то говорили «идти навстречу судьбе», но я-то точно в неё не верю. Нет, нет, нет, я не фаталист, хоть и верю в смешные образы интуиции и её неясные знаки (как я говорил, без подобной веры не обходится ни один разум). Я разделяю мнение, что у всего в мире просто есть большая или меньшая вероятность, а то, что мы принимаем за безукоризненный ход механизмов, – только череда ошибок, которых мы по некоторым причинам не заметили. Как в моей судьбе: можно сосредоточить внимание на моих победах и некоторой части поражений, совершенно выкинув остальные (например, для облегчения их восприятия), и наблюдатель будет считать, что я безупречен. Безупречномудрый, – так шутит старший внук командира. А вся суть в том, что мои победы состоят из моих ошибок. Целого кладбища ошибок, которые я допускаю и исправляю раз за разом. Вот даже сейчас.

6. Безымянный палец