Жлобские хроники (СИ)

Одноглазый, что удивительно, оказался прекрасным лекарем. Его ласковые, убаюкивающие слова тихо и незаметно смыли с меня покалывания и порезывания зловредных зажимов. Уже через несколько мгновений я почувствовал себя прекрасно.

— А насчет твоих рассосется-засосется, я вот что думаю, — продолжил учитель, — пришили тебе танцевалку, а рассосаться должны танцульки, — и не дожидаясь моей ответной реакции Одноглазый громко расхохотался, и сквозь смех добавил, — Авоська же не дурак — понимает, что к чему.

Я со страхом осмотрел свое тело, не нашел ничего пришитого и хотел было сказать учителю что-нибудь обидное, но вспомнив, как Одноглазый спас меня от тампона, промолчал. Я совершенно не мнительный и никогда на понимал тех людей, которые постоянно ищут у себя различные болячки. Вот и тогда я ни в какую не хотел прислушиваться к своим танцулькам, но что мне было делать, если они и вправду начали рассасываться. Я отчетливо почувствовал это.

— Ну, все, обсох? — Одноглазый придирчиво осмотрел мое лицо, — пошли к Старику.

Делать было нечего и я поплелся за учителем. Через некоторое время Одноглазый обернулся, посмотрел на меня и спросил:

— А чего это ты так враскоряку идешь? Танцульки рассасываются? — затем обежал вокруг меня и добавил, — смотри-ка, какие маленькие стали.

Я резко остановился и принялся горестно рассматривать свои танцульки. Рядом со мной валялся Одноглазый. Он дрыгал ногами, держался за живот и тихо шипел. Я же изучал поврежденные места и прикидывал, перекинется ли рассасывание дальше, или остановиться на пораженных органах. Эх, судьба-злодейка! Я с горечью посмотрел на конвульсии Одноглазого. Вот так в одночасье Семья у Водопада потеряла двух своих лучших бойцов.

— Прощай, Одноглазый, — я положил руку на умирающего учителя, — но мы скоро встретимся с тобой, я ненадолго задержусь здесь.

Учительское шипение моментально превратилось в бульканье, и я с ужасом понял, что Одноглазый если и собирается умирать, то не от внезапно охватившей его болезни, а от смеха. Быстро оглядевшись вокруг и никого не заметив, я заподозрил, что он смеется надо мной, больным обреченным человеком. Вот зараза. Я отпрянул от своего бывшего учителя, развернулся, и гордо пошел в сторону Зала Совета. Гордо идти было очень тяжело, танцульки жгло и тянуло, они пульсировали и при каждом шаге бухались друг о друга, но я старался не замечать этого. Никто не увидит моих страданий. Я умру вдруг, неожиданно для всех, и они решат, что отказало сердце. Большое, отважное сердце…

— Эй, Скок, подожди, — Одноглазый догнал меня, — ты что, с ума сошел? Я же пошутил.

Я, демонстративно не замечая его, проследовал дальше.

— Когда же ты наконец вырастешь, Скок? Ну откуда же я могу знать, что у тебя там рассасывается, подумай ты своей пустой головой. Мне что, Авоська пришел и доложил? — продолжал убеждать меня Одноглазый.

— Не надо, не разоряйся, — гордо ответил я на его поползновения, но мне почему-то вдруг полегчало, — ты сам сказал, что они здорово уменьшились.

— Скок, помилуй. Да откуда мне знать, что у тебя там уменьшилось, а что выросло, я же сквозь доспехи не вижу!

В Зал Совета я вошел уже совсем здоровым.

Кроме дедушки Рэммериха там еще никого не было, и Одноглазый отправился искать Старика и других членов Совета. А я, посмотрев на патриарха, вспомнил о своих научных открытиях, Шнобелевской премии и подвалил к старому едину. Таким расстроенным я не видел его никогда. Он сидел закрыв глаза и мерно качая головой о чем-то переживал. Кто бы мог подумать, что вся эта утренняя история с лишением меня волшебного дара так подействует на него? Я представил себе, какие муки совести испытывает сейчас патриарх, с какими словами мысленно обращается ко мне, пытаясь вымолить прощение, и пожалел его. Даже не так. Я простил его. Теперь он просто обязан был мне помочь со Шнобелевской премией.

— Дедушка, — осторожно позвал я, слегка дотронувшись до него. Старый един в ответ вздрогнул, громко всхрапнул и проснулся.

— Я не сплю, а смотрю, смотрю, не выключайте, — пробормотал он и только после этого увидел меня, — А, молодой человек, это Вы.

— Дедушка Рэммерих, я хочу с Вами посоветоваться на счет Шнобелевской премии. Помните, Вы как-то рассказывали. Я тут сделал два, ну то есть теперь одно открытие, и хотел бы получить эту самую штуку. Она большая? — поинтересовался я.

— Кто? — не понял патриарх.

Все мозги проспал, что ли?

— Шнобелевская премия, — пытаясь не раздражаться, повторил я, все-таки старый человек, уважать надо. Зачем-то.

Дедушка Рэммерих внимательно осмотрел меня с ног до головы, с головы до ног, и пристально взглянул мне в глаза.

— А давайте, молодой человек, вместе посмотрим на Ваш шнобель, — вдруг предложил он.

— А чего на него смотреть-то? — изумился я, — Красивый, конечно, но в целом шнобель как шнобель.

— Ну, таки шнобель как шнобель, — не согласился един. — Коротковат он будет для премии, Ваш шнобель.

Я аж задохнулся от возмущения!