Жмых

— Ворвались в контору и потребовали расчётные книжки…

— Есть там один смутьян… это он всех подбил…

— Им объяснили по-хорошему: получил задаток — будь любезен, верни или отработай…

— Они первыми начали пальбу…

— Засечь сволочей до смерти!..

Заметив среди толпы старшего капатаса Кассио Альвареса, рослого смуглого молодчика с уродливым шрамом через всё лицо, я обратилась непосредственно к нему:

— Я жду объяснений, Альварес!

Сплюнув сквозь зубы, Кассио вперил в меня угрюмые навыкате глаза:

— Эти скоты вздумали бунтовать… ну, мы их малость поприжали…

— Надеюсь, обошлось без жертв?

— Да, как сказать… — многозначительно протянул он.

— Собачьей крови не жалко, — презрительно процедил плантатор.

— Я не нуждаюсь в услугах суфлёра, господин Ламберти! — перебила я. — Продолжай, Кассио.

— А чего рассказывать?.. — отвернувшись, буркнул капатас. — Фазенду видели? То-то же!.. Чего вы ещё хотели услышать? — и вскочил на лошадь.

— Поджигателей нашли?

— А как же… вон висят…

Я невольно взглянула туда, куда он кивнул…

— Боже правый!.. — вырвалось у меня.

…Подойдя к кофейным складам, я зажмурилась: к воротам сарая за руки и за ноги был гвоздями прибит человек; судя по гримасе, застывшей на его лице, умер он в страшных мучениях… Со стороны амбара донеслось подозрительное лязганье железа. Устремившись туда, я увидела, как целая туча грифов взмыла в воздух; некоторые из них, угрожающе распластав крылья, закружили прямо над головой. Пришлось несколько раз выстрелить в воздух, чтобы разогнать стаю пернатых хищников… Обогнув амбар, я выскочила на небольшую утоптанную площадку: под навесом, сооружённом из расщеплённых пополам стволов юкки, пришедшие с плантаций на закате солнца батраки обычно принимали пищу… Там и сейчас стоял длинный стол, вот только скамьи были перевёрнуты и на земле валялись груды битых черепков… Дворик, служивший местом сбора работников, был пуст: ни играющих ребятишек, ни женщин с корзинами на головах, семенящих по хозяйственным делам, ни стремящейся проникнуть в каждую щёлку домашней живности… Зато на каждой кокосовой пальме, за которые в прежние времена пеоны привязывали лошадей, висело по мертвецу со связанными за спиной руками и кандалами на ногах: ветер, покачивающий ветви деревьев, теребил крупные стальные звенья цепей, как струны гитары, и исторгал из них гнетущий подавляющий звон.

— Кто распорядился их повесить? — обернулась я к подъехавшим всадникам.

Самодовольная ухмылка, скривившая презрительные толстые губы Кассио Альвареса, покоробила. Однако он ничего не ответил.

— Приказ казнить мятежников отдал я, — отчеканил сеньор Ламберти.

— Кто вам дал право командовать на моей земле?

Вскинув подбородок, он смерил меня высокомерным взглядом.

— Чтобы покарать виновных в смерти моего отца, мне не нужно ничьё согласие.

— С чего вы взяли, что мои работники причастны к его смерти?

Он ответил вопросом на вопрос:

— Зачем бы тогда они стали укрывать убийц?

Меня пронзила острая, как остриё булавки, мысль:

— Так, значит, это вы сожгли мой дом?

Я видела, как сеньор Ламберти и Кассио Альварес осторожно переглянулись, и ещё больше укрепилась в своих подозрениях.

— Нет, сеньора, вашу фазенду сожгли бунтовщики, — спокойно ответил Ламберти; и я почувствовала, что он лжёт.

— Пусть так… в таком случае, хочу задать пару вопросов моим охранникам: что вы предприняли для того, чтобы спасти мою собственность? — Мы нашли виновных, сеньора, — Альварес кивнул в сторону кокосовых виселиц.

— Виновные в данном случае вы, потому что не уследили! — заорала я. — Я плачу вам за то, чтобы вы охраняли мои земли и поместье, а не за то, чтобы изображали из себя карающее правосудие! Вы распяли на воротах этого черномазого — прелестно! — но кто мне теперь вернёт убытки? — я вскинула руку в сторону деревьев. — Эти, что ли?

— Во время восстаний убытки терпят все, — сказал Ламберти.

— Никаких восстаний на моей плантации быть не должно! — отрезала я, в упор глядя на него. — Любая забастовка, даже самая незначительная — это остановленное производство, и, как результат, — упущенная прибыль. Если мои работники недовольны оплатой своего труда, мы можем с ними обсудить это.

— И что же, вы поднимите им жалованье? — насмешливо произнёс сеньор Ламберти.

— Я сказала, что готова это обсудить, — уклончиво отвечала я. — Не вижу ничего предосудительного в том, чтобы дать людям возможность высказаться. Они должны почувствовать себя услышанными, и поверить в то, что мне как хозяйке плантации небезразличны их заботы — это снимет напряжение.

— Это отупевшее быдло, о котором вы, госпожа Антонелли, рассуждаете сейчас с таким пафосом, понимает только один язык — вот этот! — Отавио Ламберти потряс рукояткой хлыста. — На этом языке сначала с рабами, а потом с батраками говорили мой отец, дед и прадед! И другого в здешних краях не слышали!

— Если мы не хотим, чтобы наши дома горели, а наши близкие — гибли под копытами мулов, мы должны научиться другому языку, — я жестом подозвала старшего капатаса. — Вот что, Альварес, ты должен разыскать моих работников и привести сюда. Скажи, что я хочу говорить с ними.