Жмых

— Всё так, нинья Джованна, всё так… Но Кассио сказал, что видел, как они это сделали… Клянусь Мадонной, это неправда! Не сойти мне с этого места, если совру хоть словом! Мои Жозиас и Карло не убийцы!..

— Когда твои сыновья повздорили с Альваресом из-за жалованья: до смерти дона Аугусто или после?

— Старый сеньор умер через два дня после того, как они сцепились с Кассио… Эх, и почему Жозиас не смог стерпеть, когда его ударили! Я же просил его — не связывайся с этим негодяем!.. Дрянь, а не человек! Зацепить его — себе дороже!.. Скольких он в тюрьме сгноил заживо! А если начать вспоминать, сколько людей на плантации бесследно пропало, вообще со счёта собьёшься!..

— Вы пробовали жаловаться прежнему хозяину фазенды, дону Амаро Меццоджорно?

— А что толку? Кассио был его цепным псом. Дон Амаро и слушать бы нас не стал. Да и какой сеньор станет слушать бедного менсу?.. Говорил я Жозиасу — не противоречь Кассио, боком вылезет! Но разве он послушает!.. Гордый слишком… Ему бы смолчать, поостеречься, а он на рожон полез… Кассио страшно озлобился, сказал, что заставит и его, и Карло кровью умыться… А потом умер старый сеньор и моих сыновей обвинили во всех смертных грехах, они, дескать, и бунтовщики, и убийцы…

— И поджигатели… — пристально глядя ему в глаза, добавила я.

Лукаш, побледнев, аж затрясся:

— Нет, нинья Джованна!.. Пречистой Девой клянусь, нет!..

— Кто же тогда поджёг мой дом?

— Не могу знать, нинья… не видел…

— Это сделали люди дона Отавио?

— Ничего не видел!.. Ничего не знаю!.. — махал руками конюх.

— Хорошо, Лукаш. Я тебе верю. А теперь скажи, как мне повидать моих работников? Знаю, они скрываются в сельве. Ты можешь привести их сюда? Я хочу с ними поговорить.

— Они не придут… Капатасы сказали, что убьют любого, кто сунется сюда…

— Хорошо, тогда сможешь отвести меня к ним?

— Могу, нинья Джованна… — помедлив, ответил он.

— Тогда запрягай лошадей, и поехали…

Он с сомнением оглядел мой наряд: лёгкую светлую куртку с капюшоном поверх брючного костюма, короткие сапожки из мягкой кожи, алый газовый шарфик на шее…

— Но это далеко отсюда…

— Ты напрасно считаешь меня неженкой, Лукаш. Я выросла в месте, подобном этому.

Лукаш лишь недоверчиво усмехнулся:

— Вы?..

…О том, что я переоценила свои силы, стало понятно уже через пару часов… Сначала, пока выбирались из посёлка, дорога была более или менее сносной, да и если бы что-то случилось, можно было просить помощи у местных жителей: мальчика-погонщика, ходившего с хворостиной за двумя волами, вращавшими огромный жёрнов, рыбаков, возившихся у реки с жагандой[103], женщин, набиравших у колодца воду… Но потом, когда люди перестали нам попадаться, дорога заметно ухудшилась: приходилось делать большие крюки, чтобы лошади могли пройти. Чувство лихорадочного возбуждения сменила усталость.

Когда мы вступили в лес, окружённый со всех сторон озёрами, я обмотала лицо шарфом, закрыв даже глаза: с противным монотонным жужжанием неотвязно лезла назойливая мошкара. Фламинго, балансируя на тонких ногах, встречали нас громкими криками и рукоплесканием сильных, похожих на шёлковые розовые паруса, крыльев. Яркими пёстрыми искорками в небе мелькали колибри. Из тины выныривали и с любопытством таращились на непрошеных гостей бородавчатые головы черепах. В водорослях длинными красными клювами копошились ибисы[104] — этим до нас не было никакого дела: они были заняты поиском моллюсков…

Лошади встали на водопой. Лукаш, опустошив свою фляжку, начерпал воды в озере и посоветовал мне сделать тоже самое. «Дальше пойдут болота, воды хорошей не будет», — проговорил он. Я с сомнением окинула взглядом водоём: дикие птицы, баламутившие ил, на другом берегу — столбиком замеревшая анаконда[105]… И это называется хорошей водой? «Нацедите через платок», — прочитав мои мысли, сказал Лукаш. «Мне хватит той, что есть», — ответила я. Пробормотав что-то невнятное, он покачал головой.

Внезапно зрачки его глаз резко расширились: он смотрел на меня с неподдельным ужасом и побелевшими губами лепетал: «Синяя Молния! Синяя Молния!».

Я инстинктивно дёрнулась, подумав, что мне на голову с лианы сползла ядовитая змея. Оказывается, нет — на плечо моё всего-навсего опустилась, поблёскивая перламутровыми крыльями, большая, размером с голубя, бабочка.

— Пресвятая Мадонна, Царица Небесная!.. За что ты прогневалась на раба своего?! — запричитал Лукаш.

— Да что случилось?! Можешь ты объяснить, наконец, или нет! — зашипела на него я.

Дрожащими руками он указал на бабочку: она продолжала невинно нежиться на моём плече, расправив бархатные, по краям похожие на засохшие листья, крылышки с радужными глазками.

— Ну и что?.. Это всего лишь бабочка! — пожала плечами я.

— О, нинья Джованна, это не просто бабочка… Это морфида[106]!.. Индейцы сказывают, после смерти в неё вселяется душа человека…

— Молишься Мадонне, а болтаешь такие глупости! — нахмурилась я.

— Индейцы говорят, кто увидит её до захода солнца — того постигнет страшное несчастье…

— Мало ли что болтают индейцы, — отрезала я. — Чушь это всё!