Жмых

…Странно ощущать себя здесь, среди всей этой беспросветной нищеты, но ещё более странным было осознание того, что когда-то и я жила в таком же убогом жилище. У меня сейчас тоже могли бы быть только две пары белья: одна — на себе, другая — на смену, латаная-перелатаная юбка, истрепавшаяся кофтёнка, да стоптанные таманки[101]. Я могла бы быть женой какого-нибудь измождённого, тщедушного работяги и матерью целого выводка голодных детишек, прижитых не только от законного мужа; работницам плантаций часто приходится уступать: управляющему, капатасам, хозяину… — в таком месте, как это, с нашей сестрой не особо церемонятся. Иногда, в надежде выпросить новый платок или серёжки, женщины провоцируют мужчин сами. Редко, правда, кому из них удаётся что-то выклянчить, но уж если такое случается, это становится настоящим событием: обновка выставляется напоказ, как боевой трофей, и становится предметом зависти и вожделения всех поселковых кумушек, а та, что «смогла развести мужика», вышагивает в ней перед своими соседками так важно, будто получила орден… Здешние края никогда не отличались особой суровостью нравов, поэтому корчить из себя недотрогу считалось очень невыигрышно. Пока есть возможность, ею надо пользоваться. На полях, под палящим солнцем молодость проходит очень быстро, красота — вянет ещё быстрее. Чуть перевалило за второй десяток, и мало кому захочется приласкать тебя… В свои тридцать с небольшим, живя здесь, я была бы уже старухой и все называли бы меня тёткой Джованной. К вечеру от усталости я еле бы волочила домой ноги, думая лишь о том, чем накормить вечно хнычущих от голода детей. И со страхом ожидала бы возвращения мужа, который, подобно многим пеонам, скорее всего, каждый вечер напивался бы кашасы[102] и поколачивал меня: измотанные надрывным каторжным трудом мужчины, обычно, грубы и жестоки…

Прельщённые лакомством, к лужайке, на которой я сидела, с трескучими криками начали слетаться и другие попугаи. Осмотрев содержимое своей корзинки, я поняла, что еды надолго не хватит. Сегодня ещё кое-как перебьюсь, но вот завтра… Отправляясь в Сантос, откуда мне было знать, что не будет ни крыши над головой, ни стряпни Чалис… Несчастная! Пострадала ни за что ни про что. В то, что с ней и с садовником расправился кто-то из моих работников, верилось с трудом: Чалис была доброй, приветливой девушкой, Дантре за всю жизнь и мухи не обидел — все в посёлке любили их… Кто же мог совершить это зверство?..

Откуда-то снизу до меня донеслось хриплое ржание. Я подошла к краю обрыва: из густых зарослей пырея к реке направлялось стадо мулов. Пастуха рядом с ними не было. «Те самые…», — вспомнив старого дона Аугусто, подумала я.

— Нинья… — раздалось за спиной.

Вздрогнув, я оглянулась. Передо мной стоял конюх Лукаш. Не помню другого случая, чтобы я так обрадовалась появлению своего работника.

— Слава богу, хоть кто-то живой!.. Куда все подевались, Лукаш?

— Прячутся, нинья… Я один здесь — надо было кому-то остаться приглядывать за вашими лошадями, своих-то мы увели…

— Спасибо, Лукаш, я ценю твою преданность.

— Капатасы убили восьмерых пеонов и сказали, что не успокоятся, пока не перевешают всех до одного.

— Из-за чего произошла распря?

— Собрали урожай… пришли за расчётом… А Кассио — мол, вам ничего не положено… Что же это, нинья Джованна, выходит работали, работали — и ничего не заработали?..

— Почему вы пошли к Кассио? Он не управляющий, а всего лишь старший охранник.

— Кассио сказал, что после смерти Фонтоуры новым управляющим будет он… Вы якобы так распорядились…

Это было правдой лишь отчасти: мой прежний управляющий умер около месяца назад. Назначить нового я не успела — недавние трагические события изрядно подкосили меня, и было не до фазенды… Признаться, я рассматривала кандидатуру Кассио: этот человек знал плантацию, как свои пять пальцев, да и работники беспрекословно его слушались. Смущало одно — жестокость Альвареса. Пеоны часто жаловались на него, да я и сама видела, что он чуть что, пускал кулаки в ход. Из-за этого мы с ним часто ругались. Я выступала противницей насилия, и дело здесь даже не в моём гуманизме: не было никакого смысла в физической расправе — на что нужен кнут надсмотрщика, когда его с лихвой заменяет штрафная книга?

— Сын мой Жозиас сказал — пока не заплатят, на работу не выходим, и кофе не отдадим… Пусть лежит себе на складе… Склад сами стали охранять… — продолжал Лукаш. — Кассио с капатасами сунулся — мы их отбили… Они к дону Ламберти за помощью побежали, объединились с ихними капатасами… Ну, и у фазенды мы с ними схлестнулись…

— Это правда, что вы прятали убийц дона Аугусто?

Лукаш опустил глаза.

— Они его не убивали… — сказал он тихо.

— Откуда ты знаешь? Почему ты защищаешь их?!

Из глаз старика покатились слёзы.

— В смерти дона Аугусто обвинили моих сыновей…

— Что за бред! Зачем им его убивать?! Они ведь на меня работали, а его и знать-то толком не знали…