Жонглёр

– Скоро мне опять в войска, вернее в партизаны. Видимо, настраиваюсь.

– Жаль, – прошептала Софья.

– Мне тоже, но… А вы почему не уезжаете? Пребывание тут госпиталя становится опасным и, как ни печально это звучит, почти бесполезным. В сложившейся ситуации на родине вы принесёте больше пользы.

– Я не зря говорила об иудейской крепости. Когда разделил с людьми столько страха и боли, но познал ощущение локтя и прикрытой спины, то уйти на середине пути – это предательство. Вот от этого клейма внутри себя, в своей душе уж точно не отмыться. Предатели и без посторонней-то помощи долго не живут. Они прекрасно понимают, что совершили. А такая душевная мука точит всё, что угодно – и ум, и тело.

– Вы говорите, как великий стратег, – без тени юмора заметил Фирсанов.

– Да, нахваталась по верхушкам… Но это глубоко проросло.

– Непривычно глубоко, – вырвалось у Леонида.

– А вы к дурочкам привыкли? – обиделась Софья.

– Скажем так, дома не было возможности столкнуться с таким серьёзным, но очаровательным жизненным подходом. И потом, ваши мысли сделали бы честь любому великовозрастному философу.

– Так на войне день за три идёт. Вот и считайте.

– Не хочу и не буду.

– Почему?

– Хочу удивляться. Это радостно, когда человек не устаёт преподносить тебе приятные сюрпризы.

– Пока на родине всё спокойно, я могу проверить, хватит ли выдержки на будущее, не испугаюсь ли я, смогу на самом деле помогать или только думаю, что смогу. Хватит сил пойти дальше или так и останусь взбалмошной романтичной курсисткой.

Да уж! Эти курсистки попили крови Леониду. Он вышел из ситуации, заплатив приличную контрибуцию. Но не жалел, сам ведь ввязался! Была б голова на месте в тот момент – поступил бы иначе. А с другой стороны, останься он дома, то никогда бы не узнал о таком множественном торжестве человеческого духа, достойного всяческого подражания. Да и сам потратил бы десятилетия на то, чтобы сменить юношескою экзальтированность на нормальный мужской взгляд, который сейчас у него сложился. Неизвестно, где найдёшь, где потеряешь.

– Не выдержу – уйду, а нет – останусь, – продолжала Изъединова. – Это редкая возможность проверить себя с человеческой стороны, чтобы потом никого не подвести.

– Я очень рад, что не ошибся в вас, – сказал Леонид и в порыве чувств обнял Софью. Она прижалась к нему, скользнула губами по шее и затихла, как воробышек. Леонид застыл, не в состоянии ни пошелохнуться, ни разжать руки. Да ему и не хотелось. Его дурманил запах волос. Неизвестно, сколько они так простояли. Потом Леонид немного отстранился, посмотрел в глаза девушки и поцеловал её.

Софья постояла с закрытыми глазами, потом её губы чуть приоткрылись и она едва слышно произнесла:

– Как вкусно! И необычно. Даже голова закружилась. – И требовательно добавила: – Ещё!

И Леонид не посмел и не пожелал ослушаться.

Они уже возвращались, когда их догнал запыхавшийся посыльный.

– Там это, того этого, пленных англичан пригнали. Их принять и пристроить требуется.

– Ну и принимайте! Сами, что ли, не можете? – досадуя на караульного за испорченное прекрасное мгновение, спросил Леонид.

– Так их на несколько дней. Пока допросят, пока решат, что да как, они на губе чалиться будут. А тут без вас, господин комендант, никак нельзя.

– Простите, Софья! И как ни жаль, но вынужден идти.

– Освободитесь – приходите ко мне. Чаю выпьем, ещё из Петербуржских запасов. Так не хочется обрывать столь интересный разговор. Буду ждать.

– Так я мигом! – ответил оживший Фирсанов.

Леонид пошёл осматривать пленных. А Изъединова поспешила к себе.

Здание гауптвахты было сложено из грубо обработанных блоков песчаника. До войны это был торговый пассаж на центральной площади крошечного городка, с внутренним двориком и башней под часы, которые уже как второй год застыли и печально молчали. Несколько оборванных и черных от усталости людей стояли посреди площади на солнцепёке. Руки пленных были привязаны единой верёвкой к длинной ветке акации, которую очистили от листвы, но не срезали шипы. Так и конвоировали. Бегло осмотрев заключённых, Фирсанов приказал отвести их в самую большую камеру. Они зашевелились и, понуро опустив головы, пошли за конвойным, только один не поддался общему унынию. Даже в лохмотьях, которые некогда были военной формой, он оставался элегантен, если такое возможно в таком состоянии. Это был Артур Смит.

– Вот какие скобяные изделия, оказывается, – произнёс он едва слышно, буравя Леонида взглядом.

– Но и вы не с блокнотом и ручкой.

– Вам повезло больше, – отрезал Смит, грубо подгоняемый караульными.